Влечение - [21]
Правда, не пойман – не вор. Но кто её знает…
Он сочинил в ответ на все письма одну фразу и отправил её в виртуальное пространство: «Спасибо за оптимизм и доброту, и за интересные мнения».
Глава 7. Эдвард
Мила решила заглянуть во вчерашнее кафе, выпить чашечку кофе. Посетителей в этот утренний час было мало. Молодой загорелый парень, в яркой рубахе на выпуск, общался с барменом у стойки. Официантка, с приветливой улыбкой встретила отдыхающую. В центре зала мирно сидело большое азиатское семейство бурят или калмыков. Детвора все как цыплята из инкубатора были похожи друг на друга. Они мило посмеивались и ели мороженное. Взрослые, улыбались, перебрасывались короткими фразами, и нежно посматривали на своё потомство. Одинаковые раскосые люди вели себя сдержанно и даже степенно, исключительно по своей природе и воспитанно. По некоторым отрывкам фраз можно было понять, что это жители России, приехавшие к морю из какого-то отдалённого провинциального городка.
Мила присела за знакомый столик под большим развесистым деревом, сняла очки и подозвала официанта. В нескольких метрах от неё, за соседним столом напротив, расположился весьма колоритный персонаж. В ожидании своего кофе она тихонько стала его разглядывать. Высокий, поджарый, с правильными, слегка напряжёнными чертами лица, указывающими на остроту восприятия всего окружающего, мужчина увлеченно что-то писал чернильной ручкой с золотым пером на небольшом блокнотном листе бумаги. Рядом лежала черная кожаная папка, видавшая лучшие времена.
– Ещё эспрессо, Эдвард? – обратился к нему бармен.
– Не отвлекай! Может, через пять минут… – раздраженно бросил тот и опять углубился в свою работу.
От имени незнакомца дохнуло чем-то далеким, подзабытым, прибалтийским. Она пыталась вспомнить, кого он ей напомнил, но безрезультатно.
Глядя на этого утончённого, сухопарого мужчину неопределенного возраста, контрастно демонстрирующего совсем иную человеческую природу, Мила подумала, что именно так внешне выглядят английские или французские аристократы. Острый нос незнакомца немного походил на клюв гордой птицы, он небрежно держал на себе тонкую оправу дорогих очков. Кожа на лице не лоснилась на южном солнце, как у клиентов, сидящих неподалёку. Она была сухая, слегка обветрившая, и, видимо, не за один сезон. Можно было предположить, что этот Эдвард был либо местным старожилом, либо часто навещал эти края. А ещё в голову пришел живой карикатурный образ капиталиста с рисунков Дейнеки двадцатых годов прошлого века.
Между тем, за соседним столиком сидел флотский офицер запаса, сохранивший выправку и интеллигентную, прирожденную стать. Он с упоением писал лирические сонеты и романсы. Занимался архитектурой. Слыл эрудитом. Был почитаем всеми знакомыми, окружающими, близкими и друзьями. Являлся членом морского клуба.
Здесь, в открытом летнем кафе он предпочитал проводить свободное время, не желая ссориться по пустякам с женой. Домашний быт всегда угнетал и раздражал его. Сын несколько лет назад уехал в Канаду. Там женился, наплодил отцу внуков и постоянно звал к себе.
Ехать в загранпоездку пожилому морскому офицеру не хотелось.
– С кем там общаться? С кем пить водку под селёдочку? Кому я буду читать сонеты? – возмущался Эдвард в беседах с друзьями. – Допустим, какая-нибудь Зульфия и вдохновит меня. Но поймёт ли она моё широкое сердце? Оценит ли? Нет! Истинному поэту – жить надо на родной земле! За океаном поэзия умирает…
Он писал для себя и тех прекрасных женщин, которые его воодушевляли повсеместно. Всех их за глаза называл Зульфиями, а рождал возвышенные строки для каждой отдельно. Юные девы и преклонные дамы всех возрастов, до глубины сердца тронутые его лирическими нотами, боготворили автора и зачитывали листики из его поэтического блокнота с посвящёнными в их честь сонетами до дыр. Особо сентиментальные натуры прятали слезу в свои тонкие кружевные платочки. Слогом сонета он владел в совершенстве, обижался, когда его считали ремесленником коротких форм. Мог мгновенно сочинить, а, бывало, не спал ночами, отыскивая нужное слово, интонацию, рифму.
Неизменная папка с листами, испещренными рукописными строчками была всегда при нём. Эдвард надменно отказывался от предложений перевести рукописи в цифру, не стремился издать свой сборник, не делал авторских вечеров. «Я пишу слишком интимно – пафосно произносил мастер. Чтобы мои стихи звучали с трибуны?! Да, никогда! Только после моего ухода».
Сегодня он сидел на своём неизменном месте и пил свой горячий эспрессо. С нахлынувшим вдохновением писал взахлеб строку за строкой, не обращая ни на кого внимания.
Через несколько минут он оторвал взгляд от бумаги, резко закрыл ручку колпачком, сунул её вместе с листами в папку:
– Где мой обещанный кофе, сударь?! Да, и коньяк! – в его голосе послышались веселые нотки. Было видно, что мастер доволен своей работой.
– Как обычно? – спросил бармен.
– Обижаешь, Коля! Я своих привычек не меняю!
Говорил он громко, внятно, как будто отдавал команды на корабле. Теперь точно было понятно, что этот посетитель здесь частый гость.
Эдвард спокойным взором обвел зал, желая с кем-то поделиться новыми строчками, и увидел Милу.
