Властитель мира - [171]

– Полно, господин де Монтгомери, прекратите наконец постоянно прерывать молодого человека! И не считайте Совет стадом баранов, все знают, чего стоят эти «легионеры»!

Герцог Нормандский в ярости повернулся к фламандцу:

– Взвешивайте свои слова, Годфруа, вы говорите о признанной Ватиканом полицейской службе!

– Немедленно прекратите!

Доведенный до крайности Петр Пустынник снова был вынужден повысить голос, чтобы положить конец перепалке в Совете. Возникла неловкая пауза, за время которой он постарался успокоиться, прежде чем заговорить.

– Сеньоры, – заявил он торжественным тоном, – я требую, чтобы вы прекратили подобные сцены. Я больше не потерплю такого рода пререканий. Мы собрались на внеочередное заседание Совета крестоносцев на борту боевого папского корабля НХИ. Призываю вас вести себя подобающим образом!

Чтобы придать вес своим словам, он медленно обвел собравшихся взглядом, после чего вновь обратился к Танкреду:

– Итак, вы утверждаете, что вы не случайно столкнулись с Арганом в коридоре, а застали его в момент совершения акта жестокости по отношению к двум бесшипникам?

Ему не понравилось использованное Танкредом выражение «насильно мобилизованные», однако в данном случае упрекнуть того было не в чем, поскольку оно широко использовалось, в том числе и властями.

– Именно так, отец мой. Я вмешался, чтобы остановить подлое нападение, и тогда по приказу Аргана легионеры обратились против меня. И мне пришлось защищаться.

Если в самом начале чувство несправедливости придавало его речи убедительную силу того, кто вынужден сражаться ради выяснения истины, то теперь в его голосе проскользнуло колебание. Он заранее знал, что на этом этапе рассказа ему придется солгать Совету; представлялось невозможным признаться, что, прежде чем напасть на легионеров, он не прибег ни к предупреждениям, ни к увещеваниям – пусть было совершенно очевидно, что это ничего бы не дало. Он скрестил руки на груди, чтобы никто не заметил их легкой дрожи.

– Я знаю, что технику метабоя запрещено применять вне полей сражения, но прошу вашего снисхождения с учетом того, что я оказался один против шестерых противников. И можете мне поверить, что они дрались, не соблюдая никакого кодекса чести.

Не сводя с него глаз, Петр Пустынник поудобнее устроился в кресле.

– И это оправдывает лишение человека жизни?

– Разумеется, нет, отец мой, – признал обвиняемый, стараясь, чтобы его ответ прозвучал как можно смиренней. – Смерть Аргана стала несчастным случаем, я ее не хотел. Вместе с тем я считаю, что с моей стороны это была законная самозащита: когда я сражался с двумя легионерами, Арган набросился на меня с ножом с ионизированным лезвием. Мне удалось высвободиться in extremis, и я отвел его руку. К несчастью, собственная инерция толкнула его на лезвие. Вот так он и погиб.

Роберт де Монтгомери пренебрежительно махнул рукой и бросил:

– Его слово против слов двоих других.

– Разумеется, – заметил Годфруа. – В такого рода делах всегда слово против слова. Однако, мне кажется, мы не должны забывать про послужной список Танкреда Тарентского, в то время как у двух других свидетелей он более чем сомнителен.

– Это всего лишь ваше мнение, – возразил Роберт, бросив на него злобный взгляд, – и я не услышал ничего относящегося к сути дела. Установлен единственный факт: Танкред Тарентский нанес удар, оказавшийся для Аргана фатальным. Этот человек – убийца!

Смущенный агрессивностью Роберта, новый епископ Филипп де Пон-дю-Руа прокашлялся, а Петр Пустынник принялся вздыхать. Чувствуя, что события начинают принимать нежелательный оборот, Раймунд де Сен-Жиль уже готов был вмешаться, когда Танкред, чье терпение подверглось очередному испытанию перед лицом неистовой злобы его главного обвинителя, в свою очередь наставил на него обвиняющий палец и неожиданно возвысил голос.

– Может, вы думаете, что добьетесь своего, Роберт де Монтгомери! – закричал он. – Может, вы даже думаете, что я в конце концов склонюсь перед вами и позволю распространять подлую ложь, но все знают, что вы науськиваете своих людей на меня и подталкиваете своих легионеров вести себя с бесшипниками как последние солдафоны!

Раймунд де Сен-Жиль немедленно запротестовал против столь гнусной клеветы, а вот Годфруа Бульонский одобрительно молчал. Совершенно подавленный и словно бы онемевший с самого начала, Боэмунд по-прежнему пребывал в оцепенении. Что до герцога Нормандского, тот внезапно взвился с кресла, так что его плащ захлопал полами.

– Как вы смеете?! – завопил он, побелев от ярости. – Вы за это заплатите!

– Ни для кого не секрет, что вы жаждете заполучить часть фамильных владений моих родителей! – несмотря ни на что, продолжал Танкред тем же тоном. – Я утверждаю, что при подобных обстоятельствах беспристрастность ваших заявлений вызывает серьезные сомнения!

Граф Тулузский в свою очередь вскочил с места и воззвал к главе Совета:

– Сеньор претор, это недопустимо! Я вношу официальный протест!

Однако Петр Пустынник, будто пораженный этой столь яростной словесной перепалкой, не реагировал. А Танкред, пользуясь наконец-то представившимся случаем выложить Роберту всю правду, да еще публично, продолжил с прежним напором: