Властелин пустоты - [29]

Когда Маргарет читала про себя, он понимал не хуже, но быстрее уставал. С дискомфортом он боролся так же, как сорок лет назад.

Его успокаивали.

Потом наступал период тьмы. Добрая великанша уходила.

Иногда появлялись маленькие великаны. Их было четверо: двое великанов и двое великанш. Они были небольшие, особенно самая маленькая, которую звали Юта и которая не умела правильно издавать звуки ртом. Лучше других ее понимал Джекоб, и он знал это. Мешали слова. Из-за них понимание было неполным. Слова искажали смысл.

Джекоб пускал пузыри, слушал. Он хотел понимать. Случалось, за словами не оказывалось образа. Это было — непонимание. Непонимания он не любил. Случалось и так, что слова не соответствовали образу. Это было — ложь.

Большая великанша — не та, не добрая, а другая, поменьше, бледная, — тоже приходила и побаивалась Джекоба. Она не умела с ним обращаться, хотя в этом не было ничего сложного. Бледную великаншу интересовал Большой мир, и то, чего она о нем не знала, маленькие великаны подолгу пытались понять, читая кипы скрепленных листков и рассматривая другие, большие белые листы, разложенные на полу. Большой мир был болен. Джекоб знал, что такое болезнь.

Неожиданно для себя он понял, что знает о Большом мире больше великанов. Это было открытие! Иногда ему хотелось помочь великанам. Они не понимали его, как он ни старался. Они даже не пытались понять. И он разражался ревом.

Его успокаивали.

Он знал причину непонимания. Однажды добрая великанша подумала о том, что все грудные младенцы — бессознательные телепаты и только потом развитие речевых центров заглушает природный дар. Джекоб обрадовался, но Маргарет, как будто испугавшись этой мысли, перечеркнула ее и больше к ней не возвращалась. И Джекоб обиделся на добрую великаншу.

Его успокоили.

Он спал и видел сон Дэйва. Ночь была днем, и бой шел при свете солнца. Королевская пехота трижды бросалась на приступ и трижды откатывалась, оставляя десятки тел в проломе и во рву. Арбалетчики со стен били на выбор. Минуты затишья сменялись кряканьем катапульт, гуденьем камней, пролом в стене рос, как дупло в гнилом зубе, — и снова гнусаво, густо ревел на той стороне сигнальный рог, и снова, снова штурм!..

Дэйв исчез, и никто о нем не пожалел, а меньше всего Джекоб. Он был самим Бернаром де Куси, гордым сеньором, восставшим против ничтожного, но, нужно отдать ему должное, упрямого короля, притащившего сюда армию, чтобы уничтожить его, Бернара де Куси. Ха! Разве де Куси можно уничтожить! Глупый король с гнусавым рогом! Парламентер дал понять: отец и брат будут пощажены, если выдадут разбойника Бернара. Так и сказал: разбойника, церкви-де грабил, бесчинствовал, повесил кого-то не того… Велика важность! Удавленного парламентера отправили назад при помощи баллисты, чтобы рассказал своему королю: де Куси пощады не просят! Малодушный скопидом, не проклятый ни одним священником, тебе бы родиться не королем, а менялой!

Стая стрел прошлась по зубцам, и арбалетчики попрятались. В пролом лезли спешенные рыцари, увлекая на штурм отхлынувшую было пехоту. Первого Бернар обманул ложным замахом и рассек ему шлем ударом сбоку. Второй надвинулся рьяно, но брат Бертран расплющил его, вовремя приняв из рук оруженосца боевую палицу. Третьего они искрошили вдвоем, и каждый отступил на шаг вбок, чтобы не мешать брату разить мечом. Удар!.. Боль, темно в глазах, его заставили пошатнуться, но меч не прошел сквозь нагрудник, а в следующую секунду королевское войско уменьшилось еще на одного человека. Бернар сорвал с себя шлем, отбросил щит. Перед ним пятились, как псы перед разъяренным львом. Они знали, каков он в ярости, норовили подло ударить в шею, в пах, в колено. Он крушил, сбивал с ног. Оруженосцы прикончат упавших. Вот-вот дрогнут эти королевские псы, вот-вот побегут, а в спины им тявкнут арбалеты… Но снова, снова ревет проклятый рог и свежий отряд рвется к пролому, кто-то хватает за плечи и трясет с опаской, а рог почему-то уже не ревет, а протяжно ноет, тягучий знакомый звук побудки, и это конец боя, нужно отступить, укрыться в донжоне, уйти тайным ходом…

Кажется, Дэйв кого-то ударил, когда его будили. А Джекоб долгое время лежал тихо, переживая странный чужой сон, и думал о том, почему не все великаны согласны принять себя такими, какие они есть. Почему в снах и наяву они разные? И почему-то боятся вскрикнуть во сне и никогда не рассказывают друг другу своих снов. Странные эти взрослые. Разве во сне Дэйв стерпел бы унижение и приказ работать на торфе десять дней, как скрипя зубами стерпел наяву?

Даже Главный великан не был свободен в своих поступках. Джекоб читал его мысли. Он не завидовал великанам.

Он захотел есть и запросил пищи. Потом снова уснул, уже без снов, а проснувшись, увидел лодку. Лодка была еще далеко от Большого мира, но она приближалась, и вместе с ней приближалась опасность. Она сидела в лодке. Она двигала веслом. И было еще что-то. Еще одна опасность, пока неясная, едва уловимая таилась здесь, в Большом мире. Она угрожала Большому миру, но прежде она угрожала Джекобу, а еще раньше — Главному великану. Опасность Джекоб понимал как угрозу несуществования. Он удивился бы, узнав, что существуют другие толкования.