Властелин Окси-мира - [61]

Было бы неплохо поработать с 90-процентной перекисью, узнать её свойства. Однако заведующий лабораторией – весь он был какой-то узкий (фигура, глаза, бородка) – заметил небрежно:

– Вам, конечно, приходилось?..

Мы с Геной невольно кивнули. В этот момент работа с незнакомым и, в общем, опасным веществом пугала нас несравненно меньше, чем пожатие узких плеч.

– Троглодиты! – загремел Смолин. – Правильно говорят во Франции: если человек глуп, это уже надолго. Как вы могли?..

– По глупости, – кротко подтвердил Гена. – Но так или иначе, Сергей Петрович, слово сказано.

– А если с вами что-нибудь случится?

– Мы можем дать подписку. Володя, возьми бумагу…

– К чёрту подписку! – взревел Смолин. – Мне нужны вы, а не бумага.

– Мы здесь, – заметил я робко.

– Посмотрим, где ты будешь завтра!

– Кому хуже всех? – вопросил Гена. – Конечно, мне. Володьке что, он себе взорвётся, и ладно. Вас, Сергей Петрович, посадят. Останусь я. Предлагаю меняться!

– Иди к дьяволу, – вежливо посоветовал я.

– С вами нельзя говорить серьёзно, – махнул рукой Смолин.

– Отчего? Можно, – возразил Гена. – Серьёзно? Что же делать, Сергей Петрович, если слово сказано…

– Глупое слово.

– Верно. А менять его поздно. Члены комиссии предупреждены. Испытания завтра. Ровно в десять.

В ОДИННАДЦАТЬ С МИНУТАМИ…

Я ничего не делаю – хожу и смотрю. Смотреть мне не запрещают, но едва я к чему-нибудь прикасаюсь, мгновенно появляются Гена или Смолин. Очень вежливо и деликатно меня оттесняют в сторону, поближе к креслу. Начинаю себя чувствовать подопытным животным, этаким кроликом, с которым большие умные дяди будут что-то делать в интересах науки.

Оживлённо переговариваясь, «дяди» осматривают аппарат. В очередной раз взвешивают. Проверяют маску и шланги на герметичность. Заливают в мягкий резервуар перекись. Вес её известен, однако заряженный аппарат почему-то снова взвешивают. Я сижу в кресле и думаю, что кролику, пожалуй, лучше – он хоть не понимает, что происходит. Время медленно тянется к десяти.

– Начнём, – говорит председатель комиссии, и все оглядываются на меня.

Я встаю. Наверное, со стороны заметно, что походка у меня странная. Ноги не отрываются от пола, руки висят.

Председатель произносит речь. Объясняет мне, что нужно делать и чего, наоборот, делать не следует. Я не очень понимаю, да, честно говоря, и не стараюсь – все это известно. Одно меня огорчает. Наш скафандр рассчитан на работу в море. Там естественное водяное охлаждение – лучше не придумаешь. А на земле стоило бы снабдить аппарат «воздушным холодильником» – ребристой трубкой с несколькими зигзагами.

Поблизости сколько угодно бассейнов, Финский залив и целое Балтийское море. Но, видимо, лезть в бассейн членам комиссии не хочется, а отпускать меня одного они не решаются. Вдруг, вместо того чтобы дышать из аппарата, я «контрабандой» пронесу под воду пару «кубиков» атмосферного воздуха… В общем, решено проводить наземные испытания.

Об этом нас предупредили давно, и мы не возражали. Однако сейчас выясняется, что испытания будут даже не наземными, а «паркетными», в коридорах института. Это много хуже.

На улице чудесно – декабрь. Сквозь лёгкие облака проглядывает солнце, матовым блеском горит земля, носятся в воздухе редкие снежные хлопья. Прохладно. В такой день дышать тёплым кислородом – одно удовольствие.

Декабрь ощущается и в коридорах. Согласно графику, отопительный сезон в разгаре – котельные в централизованном порядке получили лимиты на топливо. И топят истово, не жалея угля. Когда я включу аппарат, станет совсем весело – начнёт работать на перекиси водорода «внутренняя котельная».

Рассуждать некогда. Я надеваю маску, щёлкаю резиной (словно боюсь наружного воздуха) и выхожу в коридор. Самое, пожалуй, неприятное – первый вдох. Я отчётливо чувствую острый запах перекиси. В лицо ударяет горячий ветер. Становится темно в глазах. «Неужели?..»

– Протрите стёкла, – откуда-то издали доходит до меня голос Смолина.

Сразу легче. Воздух уже не кажется таким горячим, запах перекиси слабее – аппарат вошёл в режим. Гена улыбается, Смолин поднимает руку: всё в порядке, держись.

– Приступим, – объявляет председатель комиссии. – Шагом! Быстрее! Ещё быстрее! Бегом! Поворот!

Лечь! Встать!..

Меня гонит, бросает, треплет шквал команд. Я бегу по коридору, падаю, вскакиваю. Поворачиваю налево и направо, прыгаю, ползу, снова бегу.

Запах перекиси усиливается, трубка дышит зноем. Я опять вижу плохо и чувствую, как по телу, не испаряясь, стекает пот. Даже пот горячий. А на улице чудесно – декабрь, идёт снег…

Медленно соображаю. Интенсивная работа. Организм расходует много энергии. Много кислорода. Много перекиси. Много тепла.

Вспоминаю бравого солдата Швейка. За какую-то провинность его вот так же гоняли. Только он был хитрее. Стоял на месте и объяснял, что и как надо делать: вставать и ложиться, прыгать и бегать. Я тоже предпочёл бы объяснить, но боюсь, что члены комиссии читали Ярослава Гашека…

И вдруг – тишина. Такая полная, что звенит в ушах. Я задерживаю дыхание и чувствую, как хорошо. Команд не слышно, и мы с аппаратом – теперь уже мы оба – входим в режим.