Властелин - [18]

– Фу! Так овладеть женщиной – смысл?

– Да. Ученые объясняют это так: приходя к Власти таким образом, новый Властелин как бы показывает всему народу, что он виноват, что он совершил то, что можно было бы назвать преступлением. И вся его жизнь после этого, все его дела будут направлены на то, чтобы искупить эту свою всем известную вину, а значит – сделать нашу жизнь лучше. Кстати, ты успела разглядеть ее пеньюар?

– Тебе понравился? А я бы сказала, что он слишком закрытый.

– Зато ты, дочка, последнее время стала носить все слишком открытое, тебе не кажется?

– А если у меня есть, что показать?

– И – кому, не правда ли?

– Мама! Я уже не маленькая. И вообще, не будем об этом. Я хотела только сказать, что Властелину, чтобы я его опять полюбила, надо совершить что-то такое… выдающееся. Небывалое.

– Вот не знала, что ты влюблена в него.

– Не было такой девочки, которая не любила бы Наследника.

– А сейчас он вам изменил и вы обиделись?

– Не надо смеяться над нашими чувствами, мама. Я надеюсь, он очень скоро поймет, чего мы от него ждем.

– Небывалого поступка? Ну что же, будем ждать поступков. Это, кстати сказать, не только вас, молодых, волнует… Мы все надеемся, что ждать не придется слишком долго.

– Вот увидишь!

…Сколько людей – столько мнений, не правда ли? Но если мнением юных девиц можно пока пренебречь (хотя совсем сбрасывать его со счетов нельзя: молодежь – материя, взрывающаяся легко и охотно, едва лишь сработает детонатор), то мнение аккредитованных в Ассарте дипломатов – послов и посланников семнадцати иных миров – имеет немалое значение уже сейчас. И очень интересно то, что в принципе представления квалифицированных политиков почти не отличаются от впечатлений ассартского обывателя. В срочных отчетах своим правительствам по поводу давно ожидавшейся и наконец совершившейся смены власти послы не преминули отметить, что новый, до сей поры почти неизвестный в политической среде Властелин первыми своими действиями заставил считать себя человеком твердым, решительным и жестоким, а его замкнутый образ жизни до сих пор позволяет предполагать, что эти свойства его характера, лишенные тех сдерживающих рефлексов, какие неизбежно вырабатываются при жизни в обществе, в постоянном общении с людьми, в сложных ситуациях могут приобретать весьма высокие значения. А следовательно, вряд ли разумно ожидать какого-либо смягчения как внутренней, так и внешней политики Ассарта, которая если и будет меняться, то в сторону ужесточения, к чему соседние миры должны быть готовы… Короче говоря, правительства были предупреждены о том, что Ассарт при новом Властелине вряд ли отойдет от всегдашней привычки решать политические проблемы военными способами, а потому надо держать порох сухим и быть постоянно начеку.

Странно, но далеко не все послы сочли нужным проанализировать факт серьезной, а вовсе не ритуальной, стычки между Наследником и охраной почившего Властелина, в результате которой четверых гвардейцев пришлось исключить из списков полка вследствие, как было сказано, их гибели при исполнении служебных обязанностей. То ли потому, что дипломаты не очень поняли разницу между одним и другим и решили, что так оно и должно было быть, то ли по другим причинам. И лишь трое или четверо заметили, что стычка эта весьма смахивала на заранее подготовленное покушение, а следовательно, что новый Властелин может столкнуться с сильным противодействием на самых верхних уровнях власти, если только в самом ближайшем будущем не предпримет таких шагов, которые заставят даже оппозицию если не согласиться с ним, то во всяком случае притихнуть. Правда, тут следует заметить, что никто из дипломатов – и не только они – собственно, и не знал, существует ли вообще какая-то оппозиция, а если и существует, то каких взглядов придерживается, чего хочет от нового Властелина и чего не хочет. Они просто исходили из того, в общем правильного, предположения, что какая-то оппозиция, явная или скрытая, существовала, существует и будет существовать всегда и везде – все по той же причине биполярности мира.

Итак, все, поголовно все ожидали от нового Властелина каких-то решительных действий, на которые он своим поведением при выполнении древнего ритуала как бы подал заявку. И нельзя сказать, чтобы он этого не понимал: все-таки он рос в Жилище Власти, и политика была тем воздухом, каким в этом доме дышали все, от Властелина до последней судомойки. Однако он был, пожалуй, единственным человеком, понимавшим, что сегодня он ни к каким действиям готов не был, завтра тоже мог еще оказаться недостаточно подготовленным, и лишь послезавтра, может быть… Думая так, он имел в виду, разумеется, не календарные, а политические «завтра» и «послезавтра», которые, как известно, могут растягиваться на недели, месяцы и даже годы. И мы с вами, пожалуй, можем понять причины этой его неуверенности.

Вынужденный совершить требуемое и оправданное Порядком насилие, и не единичное, а многократное – включавшее в себя пять убийств, – он тем самым совершил и еще одно насилие: над самим собой, как и предсказывал его ныне покойный отец. И как Ястре (он чувствовал) необходимо было время, чтобы прийти в себя после учиненного над нею, опять-таки законного и неизбежного, надругательства, так и ему требовалось не меньше часов и дней, чтобы понять, кто же он теперь таков и на каком обретается свете. Потому что именно от этого зависело, что он должен и чего не должен впредь делать.