Властелин «чужого»: текстология и проблемы поэтики Д. С. Мережковского - [68]

Еще один пример связан с механизмом замены научного знания мифологизацией. Возникает своего рода парадокс: форма объяснения избрана «научная» с отсылкой к авторитетному источнику, а механизм его доказательства — мифологизация, поскольку всякий миф, как известно, точен и неоспорим. Как писал в 1938 г. Г. Адамович, цитаты составляют существенную часть текстов писателя.

«Но то, что их объединяет и связывает, настолько демонстративно-далеко от какого-либо научного беспристрастия, что книгу читаешь, скорее, как полемический трактат…»[202].

Так, например, часть «Бегство в Египет» открывается цитатой из Мф. (2: 13):

«Се, Ангел Господень является во сне Иосифу и говорит: встань, возьми Младенца и Матерь Его, и беги в Египет» (150),

и утверждением, исходящим из него, что

«Христианство началось бегством в Египет…» (150).

Затем цитируются «Буколики» Вергилия, слова Геродота, Гермеса Трисмегиста, подтверждаемые цитатой из книги В. Розанова «В мире неясного и нерешенного»:

«Столпы религии сложены были в Египте: это выше, вечнее пирамид» (152).

Сакрализация Египта, утверждаемая этим цитатным рядом, противопоставляется в авторском слове современному атеизму:

«Здесь, в религии, первая противоположность наша Египту. Он Бога нашел, мы — потеряли; он сложил столпы религии, мы — разрушили; благочестивейший — он, нечестивейшие — мы» (152).

Неведение человечества искупается предвидением Наполеона, мифологический образ которого включается в систему аргументации:

«накануне нашего великого безбожия в Божью землю вошел величайший из нас: первый вошел в Египет Наполеон, и первый понял, что „сорок веков смотрят на нас с высоты пирамид“. Больше, чем сорок, — все века от начала мира. Начало мира смотрит на его конец» (153).

Далее цитируется «В мире неясного и нерешенного» В. Розанова:

«„Египта никто не видел, и ты вошел в него первым“, — говорит В. Розанов, глубочайший религиозный мыслитель нашего времени, тот, кто написал „Апокалипсис наших дней“. 

Апокалипсис — конец мира, а начало — Египет. Чем ближе к концу, тем ближе к началу» (154).

Нужная цитата из одной книги В. Розанова, введенная по тематической близости, соотнесена с названием другой его книги, слово-сигнал из которого отрывается от него и задает следующий контекст:

«В Египте будь… Иди туда за Мной, — услышал таинственный зов русский пророк, написавший „Повесть о конце мира“, Вл. Соловьев („Три свидания“). И пророк европейский, Генрих Ибсен, предсказавший „Третье Царство Духа“ в конце времен („Кесарь и Галилеянин“), услышал тот же зов.

Я буду ждать тебя, как обещала, — поет Сольвейг в избушке, на севере. И после этого: „В Египте. На утренней заре. Полузасыпанный песком колосс Мемнона. 

Пэр Гюнт: Вот здесь мой путь начать мне будет кстати!“» (154),

завершающийся авторским комментарием, истолковывающим приведенные цитаты в нужном ключе:

«Здесь, в Египте, начинается путь к Третьему Царству в конце времен» (154).

Интерпретация, которая может показаться произвольной, в целом свойственна Д. Мережковскому (см. его дореволюционные статьи «Немой пророк», «Ибсен»). Для мифа о «тайне Трех», творимого им, потребовались не только цитаты из произведений писателей-мистиков, образующие многоголосое семантическое поле, но и их мифологизированные образы, созданные на основе метонимий: В. Розанов как «Апокалипсис», Вл. Соловьев как «конец мира», Г. Ибсен как «Пер Гюнт». Этот ряд можно продолжить: Наполеон как «сверхчеловек», Ф. Ницше как Дионис («растерзанный Дионис»), Гёте как Фауст, О. Вейнингер как андрогинность и пр. В «Тайне Запада» возникают и иные комбинации (Данте-Вергилий, Гёте-Аристотель и пр.).

Вторая часть трилогии текстуально более отчетливо связана с «Тайной Трех», а также с предшествующим творчеством писателя. В «Бесполезном предисловии» Д. Мережковский прямо отсылает читателя к первой части и намечает тему третьей:

«III

Что значит не быть похожим на читателей, я понял, когда, лет пять назад, написав книгу „Тайна Трех“, получил от ее французского издателя добрый совет изменить заглавие, чтобы не было похоже на „детективный роман“. <…> „Я есмь Альфа и Омега, начало и конец“, — говорит Неизвестный, ибо кто сейчас неизвестнее, чем Он? Тайна Востока и Запада — тайна одна одного Неизвестного.

IV

„Книга эта — письмо в бутылке, брошенное в море с тонущего корабля, — может быть, не только России, но и Европы“, — писал я, пять лет назад (D. Merejkovsky. — Les mystères de l\'Orient, 1927, Paris, p. 9. — Д. Мережковский. — Тайна Трех, 1925, с. 9). Найдено ли кем-нибудь письмо, или все еще плавает в море?

V

„Только что Европа едва не погибла в первой всемирной войне, и вот, уже готова начать вторую. Ничто не изменилось после войны, или изменилось к худшему“ (Д. Мережковский. — 63). Это сказано тогда же, пять лет назад, и тогда могло — может и теперь казаться преувеличеньем. Но изменилось ли, в самом деле, что-нибудь к лучшему за эти годы, отдалилась ли возможность второй войны?» (16–17).

Связывает части трилогии между собой, а также с другими сторонами творчества Д. Мережковского, и тема «неземной геометрии». Если в «Тайне Трех» она подтверждала тезис о троичности, то в «Тайне Запада» — о святости пола.