Власть меча - [235]

Невозможно было без жалости смотреть на это страшное уродство, и Блэйну потребовалось несколько минут, чтобы решиться на то, что он задумал.

– Шаса!

Он заставил себя говорить резко. Шаса негромко застонал, и веко, прикрывавшее его пустую глазницу, дернулось.

– Проснись, парень. – Блэйн подошел к койке и потряс Шасу за плечо. – Проснись. Нужно поговорить.

– Уходите, – пробормотал Шаса, еще не вполне проснувшись. – Уходите и оставьте меня в покое.

– Проснись, черт побери!

Здоровый глаз открылся, и Шаса затуманенным взором посмотрел на Блэйна. Но вот его взгляд сфокусировался, и выражение изменилось.

– Что вы здесь делаете?

Он отвернулся, пряча пустой глаз, порылся в сбитой постели и нашел полоску черной ткани на черной эластичной ленте. Все еще отворачиваясь, он приложил повязку к поврежденному глазу, потом приспособил через голову ленту и повернулся к Блэйну. Повязка делала его похожим на пирата и каким-то извращенным образом только подчеркивала его красоту.

– Нужно откачать воду с корабля, – сказал он и вышел.

Пока он отсутствовал, Блэйн обтер один из стульев и поставил к стене. Потом сел на него, откинувшись на спинку, и закурил длинную черную сигару.

Шаса вернулся в хижину, подтягивая шорты, и сел на край койки, обеими руками поддерживая голову.

– Во рту такой вкус, словно там кошки нагадили, – пробормотал он, потянулся к стоявшей между ступней бутылке, вылил остатки виски в стакан, облизал последние капли с горлышка и бросил бутылку более или менее с сторону переполненного помойного ведра у печки.

Потом поднял стакан.

– Выпьете? – спросил он. Блэйн покачал головой.

Шаса посмотрел на него через край стакана.

– У вас такое лицо, что одно из двух: или только что кто-то напердел, или вы меня не одобряете.

– Твое хамство и новую привычку к пьянству я считаю твоими недавними достижениями. Поздравляю с тем и другим. Это создает тебе совершенно новый образ.

– Идите вы, Блэйн Малкомс! – вызывающе ответил Шаса и поднес стакан к губам. Он прополоскал рот виски. Потом проглотил и содрогнулся, когда алкоголь проник через горло. Затем Шаса шумно выдохнул пары алкоголя.

– Вас послала мама, – равнодушно сказал он.

– Она рассказала, где тебя найти, но она меня не посылала.

– Это одно и то же, – сказал Шаса, продолжая держать стакан у губ, чтобы последние капли упали на язык. – Она хочет меня вернуть, чтобы я выкапывал из земли алмазы, растил виноград, выращивал хлопок, подписывал бумаги – черт побери, она не понимает!

– Она понимает гораздо больше, чем тебе кажется.

– Там сражаются. Дэвид и другие мои товарищи. Они в небе – а я здесь, на земле, пресмыкающийся калека.

– Ты сам выбрал пресмыкание. – Блэйн презрительно огляделся. – И сам хнычешь и пресмыкаешься.

– Вам бы лучше убраться отсюда, сэр, – сказал Шаса. – Пока я не сорвался.

– Уверяю тебя, я сделаю это с удовольствием. – Блэйн встал. – Я неверно оценил тебя. Я пришел предложить тебе работу, важную военную работу, но теперь вижу, что ты неподходящий человек. – Он прошел к двери и остановился. – А еще я собирался пригласить тебя на прием в пятницу вечером. Тара собирается объявить о своей помолвке с Хьюбертом Ленгли. Я думал, это тебя позабавит, но забудь об этом.

Он ушел решительным широким шагом, а через несколько секунд Шаса вслед за ним вышел на веранду и стал смотреть, как Блэйн поднимается по тропе на утес. Блэйн ни разу не оглянулся, и когда он исчез на утесе, Шаса вдруг почувствовал себя одиноким, потерявшим всех близких.

До этой минуты он не сознавал, сколько в его жизни значит Блэйн Малкомс, как он рассчитывал на его советы и опыт – и на поле для игры в поло, и в жизни.

– Я так хотел быть похожим на него, – сказал он вслух. – А теперь это невозможно.

Он коснулся черной полосы, пересекавшей глаз.

– Почему я? – исторг он вечный вопль неудачника. – Почему я?

Он опустился на ступеньки веранды и посмотрел на спокойные зеленые воды залива.

Постепенно смысл сказанного Блэйном все глубже проникал в его сознание. Шаса задумался о работе, которую ему хотели предложить, – о важной военной работе, потом о Таре и Хьюберте Ленгли. Тара… он увидел ее серые глаза и облако рыжих волос, и жалость к себе обрушилась на него холодной темной волной.

Он вяло встал и побрел в дом. Открыл шкафчик над раковиной. Осталась одна бутылка «Хейга»[93].

«А что с остальными? – спросил он себя. – Мыши съели?»

Он сорвал с бутылки крышку и поискал стакан. Все стаканы, грязные, грудой лежали в раковине. Шаса поднес бутылку к губам, и от алкогольных паров заслезились глаза. Он опустил бутылку и посмотрел на нее. В желудке что-то повернулось, и Шасу охватило неожиданное отвращение, и физическое, и нравственное.

Он опрокинул бутылку над раковиной и смотрел, как с бульканьем исчезает золотая жидкость. Как только она исчезла – когда было уже поздно – вернулась во много раз более сильная потребность в ней, и Шасу охватило отчаяние. В горле пересохло; руки, державшие пустую бутылку, тряслись. От стремления забыться болел каждый сустав, и глаза жгло так, что приходилось постоянно мигать.

Шаса бросил бутылку об стену, выскочил на солнечный свет и побежал вниз, к пляжу. Сбросил повязку и шорты, нырнул в холодную зеленую воду и поплыл кролем. К тому времени как он доплыл до выхода из бухты, все мышцы в его теле болели, а дыхание обжигало легкие. Он повернул и, не снижая темпа, поплыл к берегу. Коснувшись ногами песка, повернул обратно и поплыл в море. Так он плавал час за часом и наконец до того устал, что последнюю сотню ярдов до берега плыл медленными мелкими гребками.