Власть без славы - [10]

В свою очередь, рядовой гражданин не мог в заоблачных высях власти узреть ничего человеческого. Он каждый божий день видел квадратные лица на красочных стендах, позже сменившихся рекламными щитами, в книгах, носил портреты вождей на демонстрациях в дни Первомая и Октября, но от этого вожди не становились ему ближе, суть их политики и действий — понятнее. Суждения их его уже давно не волновали и не вдохновляли по той простой причине, что его собственная жизнь никак не хотела к этим суждениям приноравливаться. Безусловно, нависавшую над ним мрачную силу он не мог не ощущать, на этой почве развивались всяческие страхи, но, в конце концов, чем они могли грозить ему, эти страхи? После Сталина массовое рекрутирование в бесплатные для государства трудовые ресурсы, по сути — в рабы, прекратилось, а больше терять ему было нечего… Хотя и интересно было порой, что это за личности обитают там, за Кремлевской стеной, какие они.

Так получилось, что мне пришлось познакомиться и даже иметь некоторые деловые контакты с тремя почти полными составами Политбюро ЦК КПСС — с последним брежневским, первым горбачевским и горбачевским же последним, которое целиком состояло из людей, если не очень близких мне, то уж, безусловно, знакомых. В разных главах этой книги они присутствуют в меру необходимости, но назвать их вождями я уже не рискну. Вообще с избранием М. С. Горбачева Генеральным секретарем ЦК КПСС вожди тихо исчезли из жизни нашей страны, ни сам он, ни его коллеги по высшей власти в партии и государстве облик вождей не примеряли на себя, избрав совсем иные маски и манеры. Правильным, считаю, будет сказать, что последний состав брежневского Политбюро — это последние официальные «вожди» советского общества, поэтому о них и пойдет речь, за исключением Горбачева, которому посвящена отдельная глава. Главным же критерием отбора я взял следующее: эти несколько человек могли стать или стали Генеральными секретарями ЦК КПСС.

В 1969 году Л. И. Брежнев полностью контролировал обстановку в партии и в стране. Разделение Н. С. Хрущевым КПСС на «промышленную и сельскую» было ликвидировано и давно уже забыто, парткомы опять стали едиными. Косыгинские реформы, начатые в сентябре 1965 года, ушли в историю, не успев хоть сколько-нибудь заметно повлиять на состояние советской экономики. «Пражская весна» 1968 года была разгромлена как ревизионистское поползновение на наше марксистско-ленинское бытие. С руководящими кадрами на всех уровнях управленческих структур полностью разобрались — даже запах хрущевского «волюнтаризма» исчез из чиновничьих кабинетов. «Ленинский курс» стал обязательным клише пропаганды, свидетельством безусловной верности того, что сказано генсеком. Защитники этой верности становились все более многочисленными и громкоголосыми.

На таком фоне и в это время меня угораздило подвернуться «под горячую руку» одного из «вождей». По совершенно пустяковому вопросу.

В «Коммунисте», теоретическом и политическом журнале ЦК КПСС, работал заместителем главного редактора В. В. Платковский, человек шумный, обожавший высказываться по любому поводу. Он часто утверждал, что всю жизнь положил на защиту чистоты марксизма-ленинизма и каждый материал, публикуемый в журнале, проверял: а не запачкано ли там великое учение. Обожал Платковский читать лекции, впадая при этом в состояние экстаза, теряя контроль над своей речью и начиная кричать так, что ревизионисты всех стран и времен, наверное, содрогались хоть на этом, хоть на том свете.

Однажды он выступал с лекцией, посвященной проблемам идеологической борьбы, во 2-м доме ЦДСА, что совсем рядом с Красной площадью, по-моему, и адрес-то у него был Красная площадь, 5. Распалившись от собственной речи, Платковский внезапно от идеологических битв на международной арене перешел к домашнему ревизионизму и объявил, что это гнусное идейно-теоретическое течение, оказывается, существует в чистейших рядах нашей ленинской партии. А чтобы не быть голословным, он назвал фамилии конкретных людей — четырех докторов и кандидатов философии. Эффект был потрясающий.

Сегодня такие обвинения ничего, кроме смеха, не вызывают. Но это — сегодня. Тогда же они были смертельно опасными. Уличить кого-то в ревизионизме означало, как минимум, исключить его из партии, а значит, уволить с работы, и вот уже вчерашний профессор подметает улицы, да и то если повезет. Но не думаю, чтобы из-за четырех ученых кто-то на высшем уровне стал бы беспокоиться. «Крамола» Платковского была в другом.

Незадолго до злополучной лекции Л. И. Брежнев в одном из своих выступлений провозгласил, что всякого рода фракционные течения внутри КПСС изжиты окончательно и бесповоротно — ревизионизм он выделил при этом «персонально». И вдруг в пику генсеку некий Платковский заявляет, что нет, ревизионизм жив, ревизионисты — вот они! Получается, что кто-то ошибся — либо Брежнев, либо Платковский. Ну, а кто — понятно без объяснений.

Член Политбюро ЦК КПСС, первый секретарь Московского горкома партии В. В. Гришин, прослышав о выступлении Платковского, счел, что дело это архиважное. Он распорядился создать комиссию и рассмотреть «вопрос» на специальном заседании бюро МГК. Идти на заседание предстояло мне. К этому времени я работал в редакции «Коммуниста» лишь год с небольшим — главный редактор журнала академик А. Г. Егоров пригласил меня из «Советской России», тогда газеты боевой и популярной. Новенького избрали секретарем парторганизации. До этого мне ни в комсомольской, ни в партийной работе участвовать не приходилось, а тут вот оказался у кормила.