Власть без славы. Книга 1 - [124]

— Ни при чем? — переспросил Барни. Он ухватился за край стола, и лицо его искривилось, а глаза наполнились слезами. — Вы с Джеком затравили его. Я все знаю — вы его затравили потому, что…

Увидев входившего Джона Уэста, он осекся. Потом взял со стола газету и повернулся к нему.

— Вот! Ты видел это?

— Видел.

— Надеюсь, теперь ты доволен.

— Я? Что ты хочешь сказать?

— Надеюсь, ты доволен, что свел этого мальчика в могилу.

Джон Уэст поежился. С тех пор как он узнал о смерти Дарби, его несколько беспокоила совесть.

— Не будь дураком, — сказал он. — Я не виноват, что он съел какую-то отраву. У меня было твердое намерение сделать из него после войны чемпиона мира, чего бы это мне ни стоило.

— Чего бы это тебе ни стоило! — насмешливо передразнил Барни. — Слушай, я же знаю, что в боксе тебя интересует только нажива. И знаю, что, с тех пор как началась война, ты совсем рехнулся от страха потерять свои миллионы. Но ты хочешь, чтобы твои миллионы защищали другие, а Дарби тебя не послушался, и ты стал его травить — и затравил насмерть!

Барни был вне себя. Слова его больно задели Джона Уэста, и он стал оправдываться.

— Я действовал в интересах Дарби. Его смерть для меня большой удар. Я очень о нем заботился.

— Странно ты проявлял свою заботливость. Читая между строк, можно понять, что он покончил самоубийством, и вы оба довели его до этого.

— Пожалуйста, не разыгрывай тут мелодраму. Вернее всего, он отравился случайно, как пишут в газетах. А если нет — значит, тут замешаны американские импрессарио. Им было не по нутру, что Дарби приехал в Америку за званием чемпиона мира.

— Американским импрессарио нечего было бояться Лу. Он уже был одной ногой во Франции, — возразил Барни с несвойственной ему настойчивостью. — Я ведь тоже не дурак. Я отлично могу представить себе, как было дело. Недавно я получил от Лу письмо. Он тосковал по дому и с ума сходил от отчаяния и обиды. Я уверен, что он отравился сам. Ты только подумай! Чистейшей души человек, умный, развитой, энергичный и мужественный, и вот — довели до самоубийства.

Слеза повисла на ресницах Барни и покатилась по щеке. Он вытер ее тыльной стороной руки.

— Не хнычь! Ты же сам помогал ему уехать в Америку, что же ты себя-то не винишь?

— Он сам решил ехать в Америку. А что ему оставалось делать? Ты сказал, что ему тут больше не выступать, если он не запишется в армию. Война может длиться много лет. Что ж ему было делать, как не уехать в Америку? Всему виною то, что ты сделал после того, как он туда приехал, — вот что его погубило.

— Ну, ты не вздумай еще болтать об этом! Я не потерплю, чтобы мои служащие настраивали людей против меня. Дарби умер, и нечего хныкать над пролитым молоком, — резко сказал Джон Уэст. Затем вдруг переменил тон: — Ты просто очень расстроен, вот и все. Это пройдет. Забудь про это.

— Забыть? Нет, это уж ты забывай. У тебя есть много такого, о чем нужно забыть, поэтому ты уже наловчился забывать. А я никогда не забуду Лу Дарби и его несчастную судьбу. И не постесняюсь высказать то, что думаю.

— Ты бы лучше поостерегся. Ты, я думаю, понимаешь, что мы легко обойдемся и без тебя?

— Да. Понимаю, — тихо ответил Барни. Глубокое горе заставило прорваться наружу долго сдерживаемое презрение к Джону Уэсту. — Да, вы без меня легко обойдетесь, я вам больше не нужен, меня уже пора на свалку. Из всей нашей братии, помогавшей тебе выбиться на дорогу, когда голубь Уарата победил в состязаниях, остались только я и Ренфри, да и нас ты вышвырнешь вон, когда от нас больше не будет пользы. Ты выжил отсюда Мика О’Коннелла и Джима Трэси, а Боров, какой бы он ни был никудышный, по твоей милости кончил на виселице, да и Джо ты еще терпишь только потому, что он, как-никак, твой родной брат.

Барни говорил, сурово глядя Джону Уэсту в глаза, а Бэкон переводил напряженный взгляд с одного на другого; он заметил, что челюсти Джона Уэста сжались, а глаза сузились от злобы.

— С тех пор как ты открыл тотализатор, — продолжал Барни, — ты всех, кого знал, использовал для своих целей. Больше всего в жизни я жалею о том, что связался с тобой. Надо было держаться в стороне, как Эд Корриган.

— А вспомни-ка, чем кончил твой Корриган? Тюрьмой! Я слышал, что его посадили за то, что он был членом ИРМ и поджег фабрику или что-то в этом роде.

— Это было подстроено. Эдди не поджигатель! У него хватило мужества держаться своих убеждений, дай бог ему удачи.

— Слушай-ка, Робинсон. Я всегда подозревал, что ты против меня. Теперь я вижу, каков ты есть. Ты немало от меня получил, включая и заграничную поездку. Что ж, если уж ты такой умник, попробуй-ка найти себе другую работу.

— Слушай и ты, Уэст. Тебе не удастся выбросить меня на свалку, я тебе этого удовольствия не доставлю. С тобой у меня покончено. Можешь сейчас же принять мое заявление об уходе. Но — попомни мое слово — весь мир узнает правду о Лу Дарби. Об этом позаботится Барни Робинсон. Весь мир узнает, что Дарби довели до самоубийства два ура-патриотических жулика.

Прежде чем Джон Уэст успел ответить, Барни вышел из комнаты.

Он сдержал свое слово — вскоре начали распространяться слухи о том, что Дарби уехал в Америку потому, что ему пригрозили не выпускать его на ринг, если он не запишется в армию, и что причиной провала его американской поездки явились «интересы австралийских дельцов, наживающихся на боксе».