Власовщина. РОА: белые пятна - [4]

Через месяц после начала войны русский национализм стал главенствующей силой на всех фронтах и в тылу. Поселился он и в высоких кабинетах. Сын Сталина, Яков, в 1941 году попал в плен к немцам. Его там много допрашивали, беседовали с ним. Вот какое резюме сделали немцы из этих допросов и бесед с Яковом Сталиным:

«Сталин, по мнению Якова Джугашвили, сына Сталина, боится русского национального движения. Создание оппозиционного Сталину национального русского правительства могло бы подготовить путь к скорой победе».[1] Этот вывод был «переслан в ставку фюрера».[2]

А когда национализм становится главенствующей силой в стране, то такие понятия, как «разгром», «оккупация», «окружение», «плен», «отсутствие винтовок», «нехватка боеприпасов», «утрата территорий» — все это теряет смысл катастрофы и поражения, приобретает второстепенное и побочное значение. Война начинает вестись совершенно по другим правилам и законам. К уму нации прибавляется еще и инстинкт нации, носителем какового является простой народ. Совершенно на бытовом уровне народ начинает воспринимать все эти: «плен», «утрата территории», «оккупация», — а на бытовом уровне, как известно, государственных и национальных катастроф не бывает. Систему можно разобрать до винтика и отправить в металлолом, нацию до винтика разобрать нельзя, она жива, пока жив хоть один русский. Система всегда находится в своем, более или менее доброжелательном окружении, нация почти всегда — во враждебном. Это ее естественная среда обитания, потому она не признает смертельными условия «окружения» и «оккупации». Есть только борьба, когда вокруг враг. Форму борьбы диктует расстояние — насколько близко враг.

На таком национальном фоне продуктивно ли попытаться рассмотреть судьбу того же, к примеру, генерала Власова? Начать, пожалуй, надо с 30 июля 1946 года, когда состоялось закрытое судебное заседание военной коллегии Верховного суда СССР. Председательствовали на нем — генерал-полковник юстиции Ульрих, Ф. Каравайков и полковник юстиции Г. Данилов; секретари: подполковник юстиции М. Почиталин и майор юстиции А. Мазур.

«В 12 часов 05 минут председательствующий открыл судебное заседание и объявил, что подлежит рассмотрению в закрытом судебном заседании, без участия обвинения и защиты и без вызова свидетелей, дело по обвинению: Власова А.А., Малышкина В.Ф., Жиленкова Г.Н., Трухина Ф.И., Благовещенского И.А., Закутного Д.Е., Мальцева В.И., Буняченко С.К., Зверева Г.А., Меандрова М.А., Корбукова В.Д. и Шатова Н.С., «преданных суду военной коллегии Верховного суда СССР за совершение преступлений, предусмотренных статьей 1-й Указа Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 года и статьями 58–16, 58-8, 58-9, 58–10 ч. II и 58–11 УК РСФСР».

Одним словом, разговор Ульриха и Власова идет, можно сказать, с глазу на глаз. Секретарь, как и положено ему, докладывает о том, что все подсудимые, указанные в обвинительном заключении, доставлены в суд под конвоем и находятся в зале судебного заседания. Пунктуально соблюдая порядок, председательствующий удостоверяется в самоличности подсудимых. Ульрих каждому из них задает вопросы, касающиеся биографии подсудимых. В данном случае нас интересует подсудимый Благовещенский. На вопрос Ульриха он отвечает:

«Благовещенский Иван Алексеевич, 1893 г.р.,

уроженец г. Юрьевец Ивановской области,

русский,

бывший член ВКП(б) с 1921 года,

имею образование общее — низшее, военное — высшее, в 1931 году закончил Академию имени Фрунзе и в 1937 году Академию Генерального штаба, в Красной Армии с 1918 года, последняя занимаемая мною должность в Красной Армии — начальник Военно-Морского училища ПВО в г. Либава и имел звание генерал-майор береговой службы».

Удостоверившись в «самоличности» всех подсудимых, Ульрих разъяснил подсудимым их права во время судебного следствия и спросил, имеют ли они какие-либо ходатайства и заявления до начала судебного следствия? И тут вдруг поднялся Благовещенский и сказал:

— Я прошу предоставить мне возможность написать письменное объяснение по делу, а в соответствии с этим возникает и вопрос о вызове в суд по моему делу свидетелей.

Ульрих побледнел, и его маленькие глазки за толстыми стеклами очков стали квадратиками. Он знал, ему на самом верху было сказано, что этот процесс только формальность, никакой «борьбы сторон» на нем не будет, и вдруг этот Благовещенский с «возможностью написать» что-то, но самое ужасное — «вопрос о вызове в суд по моему делу свидетелей». Ульрих вперивал взгляд в бумаги перед собой, потом поднимал глаза на Благовещенского и рассматривал его, будто не узнавал. В глазах Ульриха можно было прочесть и непонимание, и страх, и ненависть. Нахохлившийся, он был похож на загнанного в угол зверька. Ульрих стал совещаться с членами военной коллегии, что сидели от него справа и слева. Ни Каравайков, ни Данилов никакого злого умысла в просьбе Благовещенского не увидели, и Ульрих принял решение: «Ходатайство подсудимого Благовещенского разрешить в процессе судебного следствия». Он знал: когда Благовещенский вернется в камеру, с ним там разберутся насчет «свидетелей».