Владукас - [89]

Как неприкаянный, бродил я по лесу и горевал. Вдруг слышу — где-то фыркают лошади и раздаются человеческие голоса. Обрадовался и пошел в ту сторону. Увидел на полянке двух человек: один в гражданской одежде, по обличию литовец, а другой — в военной, с погонами артиллериста. Они о чем-то спорили. Возле них стояли подводы, груженные боеприпасами: из-под зеленых веток блестела полированная сталь тупоносых снарядов. Артиллерист доказывал литовцу, что этот обоз с боеприпасами должен быть доставлен на фронт, на передовую линию второй батареи противотанкового полка, где артиллеристы уже несколько часов с упорством отражают ожесточенные атаки немцев, испытывая крайнюю нужду в снарядах. Крестьянин в чесучовой разлетайке наотрез отказывался сопровождать обоз, заявляя, что он все равно сбежит, если его добром не отпустят.

— Я не хочу погибать из-за ваших снарядов, — канючил он. — Мне пожить еще хочется.

— А мне не хочется? — закричал на него артиллерист. — Или ты думаешь, что твоя жизнь дороже моей и всех тех, кто воюет за твое освобождение? Попробуй уйди!

— И уйду!

— Попробуй, попробуй — пристрелю, как дезертира.

— Права такого не имеешь.

— Имею!

— Не имеешь. Красная Армия не расстреливает.

— Прикрываешься Красной Армией? А что ты сделал для нее?.. Что, я спрашиваю?

— Подводу дал, снаряды погрузил, а везти их в Радвилишкис не хочу. Там — немцы.

— Да не в Радвилишкис, а ближе…

— Все равно — там немцы. Слышь, их самолеты летают?.. Не хочу взлетать на воздух вместе с твоими снарядами. Не хочу, чтобы мои кишки висели на дереве, как елочные игрушки…

— Вот заладил: не хочу, не хочу… Поедешь, как миленький. А ну, садись на первую подводу! Приказываю!.. Попробуешь сбежать, то церемониться с тобой не буду…

— Сказал, не сяду, — и не сяду. А будешь угрожать, пожалуюсь вашему начальству. Это что же получается: немцы нам все угрожали, и вы — тоже?.. Отпусти лучше подобру-поздорову.

— Трус! Чтоб тебя… — разразился артиллерист, хватаясь за кобуру пистолета.

Дело принимало серьезный оборот, и крестьянин со страха попятился к кустам, за которыми стоял я и с любопытством смотрел, как разыгрывалась эта сцена.

— Только посмей, только посмей! — бормотал литовец.

— И посмею! — наступал на него солдат с решительным хладнокровием.

— Я… я буду жаловаться…

— Ха! Кому? На этом свете тебя уже никто не услышит, а на том — пожалуйста, отбивай челобитную хоть самому дьяволу, — не страшно. Сибиряки — народ не пужливый…

Мое любопытство моментально улетучилось.

— Дядя Павел! — закричал я и выскочил из-за кустов. — Ты же меня убьешь!..

Мы были хорошо знакомые Это он агитировал меня ехать на жительство в Сибирь: «Там делают пельмени — во́ какие вкусные!»…

Дядя Павел остолбенел, увидев меня, выросшего словно из-под земли.

— Пионер? — удивленно проговорил он, и глаза его заблестели радостью. — Вот кстати, сынок. Ты должен меня понять. Боеприпасы на второй батарее уже на исходе, начальник артснабжения убит, и меня командировали в тыл за снарядами. Мне удалось раздобыть семь подвод, загрузили их. В деревне Лингаляй я завербовал подводчиков, но они дорогой разбежались… Остался вот один, и тот отказывается. Дезертир несчастный!.. Помоги, сынок, отвезти на фронт боеприпасы. Лошадьми умеешь управлять?

— Конечно! — возликовал я, не ожидая, что мне привалит такое счастье.

Солдат совсем было оттаял, но вдруг брови его снова сдвинулись у переносицы:

— А мама не заругает? — озабоченно спросил он. — Надо бы ее предупредить. И вообще, это ведь опасная прогулка…

— Да не заругает, дядя Павел, — поспешил я заверить его. — И предупредить ее невозможно — она ушла в Шяуляй.

— А сам-то ты не боишься ехать?

— Нет.

— Э! — махнул рукой артиллерист. — Семь бед — один ответ! Молодец, пионер! Раз такое дело, залезай быстрее вон на ту подводу, заднюю, и поехали… А ты, — обратился он к крестьянину, — катись отсюда, пока цел. Дезертир несчастный!

Литовец ядовито ухмыльнулся, хотел что-то сказать, но не сказал, а только издал какой-то неопределенный звук, махнул рукой и сел на подводу, находившуюся в середине обоза.

Подвода, на которую я сел, была замыкающей. К передней направился дядя Павел. Пять остальных подвод, груженных артиллерийскими снарядами, остались без подводчиков.

— По коням! — зычным голосом скомандовал солдат-сибиряк, точно он повел в атаку эскадрон или даже целый кавалерийский полк. Лошади, очевидно, приученные к такой команде, задвигались, зафыркали. И сразу вся лесная поляна огласилась скрипом колес, треском ломающихся веток и криками дяди Павла: «Но!.. Поехали!.. Трогай, милые!..»

Я тоже покрепче натянул вожжи и, подражая ведущему подводчику, звонким голосом загикал, засвистел:

— Но!.. Трогай, милые!.. И вы, остальные там, — гей!..

Раздвинувшиеся ветки больно хлестнули меня по лицу, но я не обращал на это внимания, счастливый и обрадованный тем, что мне до самого фронта придется самостоятельно управлять подводой с важным грузом. Никакого страха у меня не было, очевидно, потому, что не понимал, какая дорога нам предстоит. Лошадь мне попала на редкость понятливая и послушная, гнедой масти, похожая на Беркаса, коня моего бывшего хозяина Йонаса Каваляускаса. Поэтому я тоже назвал ее Беркасом.