Владимирские просёлки - [2]

А может, и вся-то красота заморских краев лишь не уступает тихой прелести среднерусского, левитановского, шишкинского, поленовского пейзажа?

Кроме того, не все то красиво, что броско и ярко.

Слышал я одну поучительную историю. В некие времена, в деревушке, нахохлившейся над ручейком, может, в той же Владимирской земле, жил паренек Захарка. Неизвестно откуда появилась у него страсть к живописи, но только достал он красчонки в виде пуговиц, налепленных на картонку, и целыми днями пропадал в лесу да на речке. Были у него там излюбленные места, которые он и пытался переносить на бумагу.

В этой же деревеньке доживал свой век старый учитель. Доживая, крепко выпивал, так что даже наносил этим ущерб и своему внешнему виду, и учительскому престижу. Говорили, что знал он некогда лучшие времена и будто бы учился в Петербурге с самим Репиным, но потом вышла незадача, и полетело все к черту. Такое случается с русским человеком, особенно при наличии какого-никакого талантишка.

Вот малюет однажды Захарка свой ярко-малиновый закат и вдруг слышит над ухом:

– Ну как, нравится?

Обернулся: стоит сзади учитель, трезвый на этот раз.

– Нравится, – ответил Захарка. – Похоже вроде бы.

– Хорошо. Давай разберем, что у тебя похоже. Сучок, вон тот, какого цвета?

– Зеленый, какому же ему быть, если он ольховый.

– Нет, ты забудь, какой он на самом деле, а каким сейчас видится, скажи.

– Че-рный, – нерешительно ответил Захарка, вглядываясь.

– Правильно, черный, потому что свет на него сзади падает. А ты его все же зеленым изобразил. Значит, не похоже? Тропинка у тебя, смотри-ка, желтая. Думаешь, песок обязательно желтый бывает, а ведь он сейчас серый весь, как зола. Глаз, что ли, у тебя нет? Заходи ко мне вечерком, я тебе новые глаза вставлю.

С тех пор Захарка повадился ходить к учителю. Что рассказывал мальцу старик – неизвестно, только, правда, открылись у парня глаза: научился он красоту видеть. Вот ведь, оказывается, какая наука может быть!

Радостно стало Захарке. «Сейчас пойду, – думает он, – на все свои любимые места, посмотрю на них новыми глазами». Выскочил он из калитки, да тут и замер. Осинка перед домом стояла, которую он, может, тысячу раз видел и не замечал. Небо теперь было серое, серое, как бы свинец, когда его ножом разрежешь, а осинка стоит и теплится на фоне свинца тихим, розовым теплом, потому что другой-то край неба, за Захаркиной спиной, и правда розовый был. Вот он и освещал осинку.

Так никуда Захарка в этот раз дальше осинки и не ушел. Стоит и любуется. И дух захватило от осинкиной красоты, то есть от той красоты, мимо которой тысячи раз бегал и не то что за красоту, а и за дело-то не считал.

Вот какую поучительную историю рассказал мне однажды добрый и умный друг.

Короче говоря, было принято твердое решение: будущее лето целиком посвятить Владимирской земле. Но что значит посвятить? Ездить по ней? Тогда – на чем?

Мне в жизни приходилось передвигаться на многих видах транспорта: на поезде товарном («зайцем» на так называемых тормозах), на поезде пассажирском, в цельнометаллическом мягком вагоне, на поезде узкоколеечном по пять километров в час, на паровозе без всякого поезда, в тендере (причем паровоз ехал задом наперед), на паровозе – в кабине машиниста, в вагонетке подвесной дороги (причем на самом высоком месте вагонетка застряла), на оленьих нартах по летней тундре, на собаках по зимней тундре, на верблюде, на верховой киргизской лошаденке, на верховой кабардинской лошади, в розвальнях, на телеге, на кубанской линейке, на самолете «ПО-2», на самолетах двух-, трех– и четырехмоторных, на ишаке, на геликоптере, на автомобилях самых разных моделей и марок – от «мерседеса» до «козлика», на рыбачьем боте, на сейнере, на глиссере, на океанском пароходе, на речном буксиришке, на плотах, на волах, на ледоколе, на аэросанях, на льдине, на лосе, заложенном в упряжь…

Должен сказать, что, если смотреть на вещи серьезно, самым удобным и спокойным транспортом из перечисленных мною является речной пароход. Но он-то более всего и не подходил к случаю.

«А не пойти ли пешком?» – возникла вдруг озорная мыслишка. Выйти из машины средь чиста поля и пойти по первой попавшейся тропинке. Наверно, тропинка приведет к деревне. К какой? Не все ли равно. От деревни будет дорога до другой деревни, а там до третьей… Ночь настала – ночуй. Стучись в крайнюю хату и ночуй. Утро пришло – иди дальше. Ведь если в день проходить даже по десяти километров, что совсем не тяжело и что будет прогулкой, и то куда уйдешь за полтора месяца!

Целую неделю я ходил как пьяный, бредя возникшей мечтой. Закрою глаза – и вижу: на крутой пригорок, поросший белой кашкой, взбегает тропа, а там, на пригорке, заворачивает влево за сосновый лесок. Вместе с ней за лесок заворачивает молодое ржаное поле… А вот по струганому сосновому бревну нужно переходить бойкую речушку. А вот женщина у колодца дает студеной воды, и светлая колодезная вода сладко струится по гортани… А вот рассудительный крестьянин обстоятельно рассказывает, как дойти до какой-нибудь там Флорищевской пустыни…

Беда заключалась в том, что мечта возникла в декабре, а выйти в такой поход можно было не раньше июня.