Владимирские просёлки - [11]

– Что уж хорошего-то, листочки пьем.

– Да чьи листочки?

– И земляничные можно пить, и малиновые, а кто любит брусничные, а кто и смешивает.

– Что же, вы сушите их в печке, и все?..

– Было бы очень просто. Тоже надо знать, когда сорвать листочки-то…

– Вот и расскажите, когда же?

Но старуха ни за что не хотела рассказывать, как она делает столь вкусный чай. Даже в дорогу дала нам горсть, вытряхнув остатки из огромного осьминного мешка, а рассказать не захотела.

Потом у Верзилина я вычитал рецепт приготовления чая из земляничных и малиновых листьев. Но не думаю, чтобы бабка пользовалась таким рецептом.

Верзилинского рецепта нам попробовать не удалось, но должен сказать без преувеличения, что вкуснее бабкиного я чаев не пивал. Замечу также, что он был красивого темно-золотого цвета.

Часов около одиннадцати, когда мы засыпали, вернулся с работы хозяин. Он включил репродуктор во всю мощь и ушел выпивать. Пришел снова в два часа, а под утро начал стонать и охать: болела голова. Однако, когда мы встали, его не было. Так мы и не увидели нашего хозяина.

День третий

День, насыщенный событиями и впечатлениями, пролетает быстро, но зато потом, в воспоминаниях, он кажется огромным.

День бездарный (если, к примеру, проваляться с утра до вечера на диване) тянется с год, а станешь вспоминать – пустое место, словно его и не было.

Мы жили в путешествии насыщенными днями, и теперь, когда прошло время, кажется, что поход длился не сорок дней, а гораздо, гораздо дольше.

Рано утром, позавтракав молоком с хлебом и яйцами всмятку (это была наша обыкновенная еда и в завтрак, и в обед, и в ужин), пошли искать председателя колхоза.

Возле его избы, в зеленой травке, паслось десятка два хорошеньких желтых цыплят, может быть, цыплята запомнились потому, что председатель пил чай и мы четверть часа ждали его на завалинке. Потом он вышел. Это был мужчина лет тридцати восьми, безусый и безбородый, с розовым лицом. Из-под верхней губы выглядывала как бы еще одна губа, особенно когда он улыбался. Председатель оказался словоохотливым человеком.

– Ну что ж вам рассказать? Я ведь недавно председательствую – второй год. Колхоз был объединенный, дела в нем шли очень плохо. Вы это знаете: ошибки, культ личности и прочее. Колхозники получали на трудодень сущие пустяки, вот они и разбегались в города, конкретно в Покров, Орехово-Зуево, Ногинск… А кому некуда было бежать, жили грибами, ягодами, картофелем с усадьбы. На колхозную работу не шли. Земля долгие годы не видела навоза. Скот весь содержался в соседней деревне. Там скотный двор до крыши навозом оброс, а земля истощилась. Коровы давали по четыреста литров в год, то есть курам на смех… Потом начались крутые меры по подъему деревни. Это вы тоже знаете. Тут нужно главное выделить. А главное, на мой взгляд, изменение налоговой политики – раз, повышение заготовительных цен – два, скощение долгов и ссуды колхозникам – три. Взять те же заготовительные цены. Восемь рублей давало государство колхозу за центнер хлеба. А сейчас как-никак двадцать рубликов. В прошлый год колхоз разъединили, и правильно сделали. Потому что задача объединения – создать большие поля здесь, в нашей полосе, все равно не удается: там овражек, там буеражек, там лесок, там рощица. А руководить хуже – все далеко, все не под руками. При разъединении поступили с Головином несправедливо: выделили нам самых плохих коров, самых старых кур, самых тощих свиней. Поджарые бегали, как собаки.

Ну что ж, начали мы колхоз поправлять. Работать никто не идет, мы – аванс по три рублика на день[2]. Колхозничек зашевелился. На лесозаготовки раньше народ гоняли, а мы говорим: «Ни-ни!» Кончился год – на трудодень по пятерке. Ого как взволновался народ! Старушке восемьдесят пять лет, а туда же шумит: «Почему работы не даете?» – «Хорошо, – говорю, – бери цыплят на воспитание. С цыпленка платить буду». Что же, взяла бабка шестьсот цыплят. В прошлом году на трудодень по пятерке, а в этом – аванс шесть рублей, а всего планируем по червонцу. Взлет! Так вот и поднимаем…

Скотный двор поставили, овчарник. Теперь за свинарником очередь. Про клевер забыли, какой он есть. А мы теперь клеверок сеем. Десять гектаров целины подняли под эту, как ее… траву… под тимофеевку. Коровы с каждым годом молока прибавляют. Мало, но прибавляют, черт их дери! Теперь вот из Рязанской области в наш колхоз девять семейств перебралось. Значит, и народ прибывает. В прошлый год восемь тысяч рублей израсходовали на питание горожан, что помогать нам приезжали, а теперь своими силами справляемся.

– Почему рязанцы приехали?

– А я завербовал, сагитировал. Так говорю и так: «Давайте в наш колхоз!»

Тем временем мы дошли до мехцехов, которыми председатель обязательно хотел похвастаться.

– Здесь мы делаем дранку для крыш. Стоит она триста рублей за кубометр, а если осиной продавать – пятьдесят рублей, значит, обращаемся мы с осиной по-хозяйски.

А здесь у нас циркульная пила.

– И леском приторговываете?

Председатель весело подмигнул мне и ничего не ответил.

– А вот была мельница. Когда-то она работала.

Размытая и разрушенная плотина мельницы (все на той же Вольге) представляла жалкое зрелище. Разваливался и сарай, хранящий еще внутри на перекрытиях толстый слой почерневшей мучной пыли, может быть, двадцатилетней давности. Но сытный и вкусный мучной дух, какой бывает на мельницах, давно выветрился.