Владимир Яхонтов - [5]
«Дорогая мамочка! — сын пытался утихомирить материнские нервы. — Спешу выяснить тебе мое положение в институте. Вероятно, скоро ты получишь из института бумагу, где тебя могут опять вызвать „для объяснения“. Последнее время я опять не ходил в институт… Мне кажется, что ходить в институт, ничего ровно не зная, бесполезно…»
Ходить в институт он не желал.
Зато, навещая маму в Москве, он постоянно ходил в Художественный театр.
«Сначала я ничего не мог понять: на сцене цветут белые вишневые деревья, поют птицы, и не актеры, а настоящие люди тихо о чем-то говорят друг с другом. Потом приезжают женщины, и одна из них — точь-точь моя мама, когда я видел ее в Варшаве: такое же элегантное и очаровательное, беспечное существо… Когда Раневская получает из Парижа телеграмму и рвет ее в мелкие клочки, я невольно сжимаю руку мамы (в сущности, очень одинокой сестры милосердия в сером платье), давая ей понять, что я ее не осуждаю никогда.
Боже мой!.. Даже этого бродягу я отлично помню, и горничную Дуняшу, и неуловимость этих окликов в темноте, и все, все до мельчайших подробностей. И те же самые лубяные коробки мамы, и сборы, и суматоху расставанья — ведь это было со мной и с мамой, со всеми нами.
В антракте я не в силах сказать ни слова…»
Он от природы был наделен способностью чувствовать. Бывает от природы поставленный голос, как говорят, дар божий. Дар чувствовать — тоже дар божий. Владимиру Яхонтову это было дано от природы — способность пропускать стороннее явление через себя, откликаться на все мгновенной вспышкой ассоциаций и острых, почти болезненных переживаний. Эта способность — первое условие творчества — не только счастье, но и мука, крест. Не только связь с миром и другими людьми, но и какой-то (трагический временами) разрыв с ними.
На «Вишневом саде» подросток-сын несомненно почувствовал больше и глубже, чем его вполне взрослая мама, хотя та, если верить сыну, и была похожа на столь впечатлительную даму, как Раневская. Они сидели рядом, плакали и смеялись вместе, радовались этому единству, но нет сомнения, что природа их чувств была разной. Сын не много знал о жизни, но чувствовал уже как художник; мама, хоть и знала гораздо больше, — чувствовала просто как мама.
Они ходили на «Три сестры» с Качаловым, Книппер, Вишневским и Леонидовым, смотрели «Сверчок на печи», «Гибель „Надежды“» в Первой студии МХТ и «Зеленое кольцо» во Второй. Мама к приезду сына хлопотала, доставала билеты, обновляла шляпку и перчатки. Притом она не подозревала, какую духовную пищу своему сыну этими походами в театр дает, какой напряженной внутренней работе способствует.
Сын как одержимый стремился в Москву, переживал в Художественном театре состояние почти шоковое и возвращался в Нижний. Нервное потрясение как будто проходило — до нового приезда. Но с каждым следующим появлением в Москве перед мамой представал как бы новый сын. Он не только вытягивался вверх и во все стороны, норовя вылезти из старенького институтского мундира. Он хранил на себе следы переживаний, для мамы неведомых и уже навсегда непонятных.
С годами меняются письма сына к матери. Еще год назад он отчитывался в расходах, что-то лепетал, оправдываясь по поводу неуспехов в институте, и вот он уже пробует высказать матери какие-то собственные мысли по поводу того, какой образ жизни представляется ему достойным человека.
«Дорогая мамочка! — пишет он летом 1916 года (очередной раз он навестил мать в Москве, чуть не задохнулся в ее проходной комнате, наслушался жалоб, упреков и, вернувшись в Нижний, сел писать обстоятельное письмо, каких не писал никогда, — своего рода общественно-семейное воззвание) — …Вот ты говоришь, я все насчет часов пишу, а ты пойми меня и подумай. Тик-так — и ты счастлива, тик-так — и вот тебе в сердце вливается жгучий яд горя, и оно может остаться на всю жизнь с тобой, на все часы данной тебе жизни, если ты не постараешься наполнить каждую секунду чем-нибудь новым и живым. Страдание соблазнительно: это опасная привилегия; обладая ею, мы обыкновенно не ищем другого более высокого права на звание человека. А его так много, этого страдания, что оно стало дешево и почти уже не пользуется вниманием людей. Поэтому едва ли следует дорожить страданием — следует наполнять себя чем-либо более оригинальным, более ценным, не так ли? Страдание — дешевое средство. И не следует жаловаться на жизнь: слова утешения редко содержат в себе то, что ищет человек в них. Всего полнее и интереснее жизнь тогда, когда человек борется с тем, что ему мешает жить… Жизнь человека до смешного кратка. Как жить? Одни упорно уклоняются от жизни, другие всецело посвящают себя ей. Первые на склоне дней будут нищи духом и воспоминаниями, вторые — богаты и тем и другим… Все люди одинаково несчастны, но более всех несчастен тот, кто украшает себя своим несчастьем. Эти люди больше всех других жаждут внимания к себе и менее всех достойны его. Стремление вперед — вот цель жизни. Пусть же вся жизнь будет стремлением и тогда в ней будут высоко прекрасные часы.
Да здравствуют сильные духом, мужественные духом люди, которые служат истине, справедливости и красоте! Мы их не знаем, потому что они горды и не требуют наград, мы не видим, как радостно сжигают они свои сердца. Освещая жизнь ярким светом, они заставляют прозревать даже слепых.
Советские люди с признательностью и благоговением вспоминают первых созидателей Коммунистической партии, среди которых наша благодарная память выдвигает любимого ученика В. И. Ленина, одного из первых рабочих — профессиональных революционеров, народного героя Ивана Васильевича Бабушкина, истории жизни которого посвящена настоящая книга.
Селеста АльбареГосподин ПрустВоспоминания, записанные Жоржем БельмономЛишь в конце XX века Селеста Альбаре нарушила обет молчания, данный ею самой себе у постели умирающего Марселя Пруста.На ее глазах протекала жизнь "великого затворника". Она готовила ему кофе, выполняла прихоти и приносила листы рукописей. Она разделила его ночное существование, принеся себя в жертву его великому письму. С нею он был откровенен. Никто глубже нее не знал его подлинной биографии. Если у Селесты Альбаре и были мотивы для полувекового молчания, то это только беззаветная любовь, которой согрета каждая страница этой книги.
Биографический очерк о географе и социологе XIX в., опубликованный в 12-томном приложении к журналу «Вокруг света» за 1914 г. .
Книга французского ученого Ж.-П. Неродо посвящена наследнику и преемнику Гая Юлия Цезаря, известнейшему правителю, создателю Римской империи — принцепсу Августу (63 г. до н. э. — 14 г. н. э.). Особенностью ее является то, что автор стремится раскрыть не образ политика, а тайну личности этого загадочного человека. Он срывает маску, которую всю жизнь носил первый император, и делает это с чисто французской легкостью, увлекательно и свободно. Неродо досконально изучил все источники, относящиеся к жизни Гая Октавия — Цезаря Октавиана — Августа, и заглянул во внутренний мир этого человека, имевшего последовательно три имени.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Перед вами биографическая повесть о жизни и творчестве художника, великого голландского мастера, Рембрандта ван Рейна.Послесловие И. В. Линник.
Повесть о Крамском, одном из крупнейших художников и теоретиков второй половины XIX века, написана автором, хорошо известным по изданиям, посвященным выдающимся людям русского искусства. Книга не только знакомит с событиями и фактами из жизни художника, с его творческой деятельностью — автор сумел показать связь Крамского — идеолога и вдохновителя передвижничества с общественной жизнью России 60–80-х годов. Выполнению этих задач подчинены художественные средства книги, которая, с одной стороны, воспринимается как серьезное исследование, а с другой — как увлекательное художественное повествование об одном из интереснейших людей в русском искусстве середины прошлого века.
Книга посвящена замечательному живописцу первой половины XIX в. Первым из русских художников Венецианов сделал героем своих произведений народ. Им создана новая педагогическая система обучения живописи. Судьба Венецианова прослежена на широком фоне общественной и литературно-художественной жизни России того времени.
