Владимир Ост - [34]

«Весь рисунок, целиком, должен быть виден только с высоты, с балкона особняка, – горячечно думал Владимир. – Это должна быть русская тройка – кони скачут во всю прыть. Так. А отдельные детали мозаики, каждый отдельный ее фрагментик должен представлять собой опавший лист какого-то дерева. Когда кто-нибудь будет идти по площадке, то у него должно возникать впечатление, будто дворник не успел подмести листву, будто под ногами беспорядочно валяются всякие листья. Какие там должны быть листья? Ну, всякие, разные: кленовые, липовые, дубовые, осиновые, рябиновые. Да! А вся картина будет видна только с расстояния, сверху, с балкона, или из окон второго, там, или третьего этажа. Так-так-так! И причем особенно классно это будет смотреться после дождя, когда асфальт будет глубоко черным, как фон на этих шкатулках».

Из мечтательного состояния Осташова вывел старичок, который, подойдя к прилавку, сказал продавщице:

– Откуда эти шкатулки?

– Из Палеха, – ответила продавщица – женщина из тех типажей, которых за глаза называют «Рязанью»: под теплым цветастым платком копна русых волос, нос картошкой, щеки на морозце горят снегирями.

– Ага, – сказал старик, прищурившись, – значит, мастера в Палехе их делают, да?

– Да.

– А потом они их красками раскрашивают, лаком покрывают, да?

– Да.

– А вы, значит, здесь эти шкатулочки продаете, да?

– Да-да. Что будете покупать-то, дедуля? – спросила продавщица, не понимая, к чему тот клонит.

– А вы сами откуда?

– В смысле?

– «В смысле», – передразнил ее дед. – А в том смысле, что люди где-то там работают и за это копейки получают, а вы тут собрались, перекупщики чертовы.

– Что это вы, дедуля?

– Спекулянты!

– Да чего вы тут раскричались? Поговорить, что ли, не с кем?

– Понаехали! Ворье! Бандиты! Ты не отворачивайся, ты мне скажи, откуда ты сама-то?

– Из Биробиджана, – с издевкой сказала женщина. – Иди отсюда к чертям! Дурак старый!

Старик немедленно умолк и двинулся прочь, словно только этих магических слов и ждал.

Раскипятившаяся торговка со злостью посмотрела на Владимира.

– А вы что хотели?

Осташов не ответил, потому что не слышал вопроса, в это время он думал: «Да, мозаика из опавших листьев… Опавшие листья на черной от дождя земле, на черном асфальте. В стиле Палеха… Палех – это русская осень. Теплые цвета на жутко черном фоне… Как будто в пропасть все летит… Или в космос…»

Он зашагал дальше по торговому ряду, размышляя, сколько долларов можно было бы запросить за оформление такой площадки с какого-нибудь нувориша. Тысячи три? Нет, мало. Лучше – семь. Да, семь было бы в самый раз. На семь тысяч долларов можно много чего сделать. Во-первых, матери можно будет отвалить денег. Ну, сколько? Тысячи три – пусть порадуется, пусть в кои-то веки почувствует себя богатой. И отцу дать три тысячи – он в последнее время постоянно теряет работу: не успеет куда-то устроиться, как уже эта фирма разоряется или сокращение штатов проводит, и отец сразу вылетает. А на оставшиеся деньги можно купить машину или еще что-нибудь такое. А можно снять себе квартиру на год. Хотя нет, на год уже денег, наверно, будет недостаточно. Черт возьми, как это мало – семь тысяч! А ведь, казалось бы, сумма солидная. Отхватить семь тысяч за раз – это действительно круто. Что же тогда делать с этими деньгами?

Владимир столь самозабвенно окунулся в грезы и размышления о гонораре, что только спустя некоторое время вспомнил: а ведь никакого богатого заказчика, никакой площадки с мозаикой под Палех и, соответственно, никаких семи тысяч в его жизни не существует.

Возвращение к реальности пришлось на тот момент, когда он приблизился к странному прилавку. Хозяин этого стола, улыбчивый парень, торговал старинными стеклянными емкостями.

– Желаем чего-нибудь приобрести? – спросил он Осташова, улыбнувшись еще шире.

Владимир не ответил.

Он стоял и смотрел на склянки с угрюмым недоумением: кому все это может понадобиться? Осташов взял со стола самую большую бутылку. На боку конусовидного сосуда было отлито «Шустовъ».

– В начале века в такие бутылки разливался знаменитый шустовский коньяк. Гремел на всю Россию, – прокомментировал продавец.

«Из этой бутылки мог Врубель наполнять себе бокал, – подумал Осташов. – Мог и Бакст. И Саврасов. Хотя нет, этот алкаш вряд ли бокалом пользовался. Прямо из бутылки, наверно, хлестал».

– Бери – всего пятьдесят тысяч рублей, – сказал улыбчивый парень, увидев, что Владимир кладет бутылку на место.

Осташов проигнорировал призыв торговца. Постояв еще немного, он молча взял с прилавка малюсенький флакон с литым двуглавым орлом и литой же надписью «Аптека».

– Десять тысяч, – сказал продавец.

Владимир вздохнул. Склянка ему была ни к чему.

– Семь тысяч, – сказал парень.

Осташов нахмурился еще больше.

– Пять тысяч… Три…

Владимир уже и не рад был, что остановился у наполненного стеклом прилавка.

– Очень уж дорого, – сказал он первое, что пришло ему в голову.

– Вот что, друг, – ответил вмиг посерьезневший парень. – Дешевле я продать не могу – это ж товар не уважать. Возьми даром, раз тебе очень надо.

Парень говорил искренне, это было видно.

Осташов поставил пузырек на стол и побрел по «Вернисажу», стараясь не задерживаться у прилавков.