Владимир Басов. В режиссуре, в жизни и любви - [5]

Басов хорошо рисовал и увлекался реалистической живописью русских передвижников, глубоко знал творчество французских импрессионистов. Он пробовал писать стихи и много читал наизусть – знал практически все творчество Маяковского. И наверное, сегодня мы бы с уверенностью сказали, что у юноши – все задатки режиссера, а тогда Володя Басов никак не мог выбрать призвание между театром и любимым кино.

Выпускной бал для Басова пришелся на тот памятный и страшный для всей страны день – 22 июня 1941 года. Этот день практически по всей стране проходил для старшеклассников одинаково: торжество выпускного бала, белые платья девчонок, взрослые костюмы мальчишек, теплые напутственные слова старших, на редкость красивые бывшие одноклассницы, с удовольствием и надеждой вальсировавшие вместе со своими как-то на глазах посерьезневшими одноклассниками, веселый смех и вполголоса разговоры о будущем – мечты, которым если и суждено было сбыться, то спустя показавшимися бесконечными пять последующих лет.

Помните этот фрагмент в «Добровольцах»? Последний звонок, девушка в белом выпускном платье на Красной площади знакомится с героем-летчиком, все молоды, все полны грандиозных и не очень планов, все думают о завтрашнем дне, как о начале нового этапа в их жизни, и не знают, что этот этап уже начался…

В Москве стоял непривычно жаркий субботний вечер, окна многих домов были распахнуты, через них в опустевшие здания школ влетали обычные шумы городских улиц, наполняя притихшие классы предчувствием какой-то другой, новой жизни. И каждому верилось, что счастливой и долгой. Выпускники стайками разлетелись по городу и встречали рассвет – кто на Москве-реке, кто на Воробьевых горах. Много пели – чудные девичьи голоса и набиравшие мужественности юношеские тенорки и баритоны то солировали, то сливались в унисон, гитары звучали повсюду, на раз-два-три танцевали вальсы, стуча каблучками по булыжной мостовой. И сбегались, останавливаясь в романтическом порыве, смотреть такие далекие зарницы, полыхавшие где-то на западе. Далеко-далеко…

Все готовились ко вступлению во взрослую жизнь. Только вместо рабочих спецовок, театральных костюмов и медицинских халатов время выдало всем им одну униформу – защитного цвета. Вместо пальто и костюмов мальчишки и девчонки надели шинели и вместо институтов и фабрик оказались в окопах и медсанбатах.

На следующий день Владимир Басов, как и многие его одногодки, отстоял очередь в военкомат и записался добровольцем. Он ушел на фронт и прошел всю войну, всю ее страшную школу – воевал под Ельней, командовал артиллерийской батареей, стрелял сам и попадал под огневые налеты с тойстороны, не понаслышке знал, что такое, когда бомбят твой эшелон. Он служил и в штабе, и воевал на передовой, на самом горячем переднем крае. Составлял оперативные карты, мотаясь и в холод, и в грязь, и в жару по проселкам и бездорожью. Голодал, терял друзей. Знал пот строевой подготовки, мозольные волдыри на ногах от неумения правильно навернуть портянки. Была борьба с самим собой, со своей слабостью и страхом. Была смерть, кровь, госпитальные койки – на войне Басов был серьезно контужен, и последствия этого не раз сказывались уже в мирное время.

Он помнил войну, как в кино, эпизодами. Вот вызывают в штаб дивизии: три километра в одну сторону, столько же – обратно, чтобы снова оказаться в землянке, где смешались люди и нехитрые солдатские пожитки, где горят самодельные светильники из снарядных гильз. Или вот зарисовка: на фронте о противнике говорили «он» – онпускал ракеты одну за другой («Вот, гад, светит!»), и они горели, освещая пространство на многие километры настолько, что можно было и читать, и писать. Мертвенно-зеленоватый свет войны. А вот воспоминания о бомбежке эшелона: налетели самолеты, и новички просто посыпались врассыпную из теплушек с притормозившего состава, засветились на белом снегу, и панику остановил комиссар – казалось, невозмутимо-спокойный, всеведущий, сильный. Он многие жизни спас тогда этим своим жестким «Назад!».

Еще Басов на всю жизнь запомнил очередь на скамейке у пункта связи, и, хотя артиллеристов всегда называли «богами войны», в бою они во многом зависели от точной и своевременно полученной информации, от связистов. Связисты сидели в штабе – молча ждали своей очереди, чтобы идти «на обрыв», и также молча уходили в ад боя, чтобы проползти по проводу связи до поврежденного места и, исправив его, постараться вернуться домой.

Возвращавшийся садился уже с другого края «очереди», и на новое повреждение шел следующий связист. И часто за время затяжного боя Басов видел, как, словно в детской считалке, редела «скамейка» – «из семерых остаются шестеро, пятеро, четверо, трое…». Это была очередь на смерть, но она была на войне законом и строго соблюдалась.

И первая встреча с врагом – не отвлеченным противником на передовой, а глаза в глаза, когда допрашивали немецкого офицера, попавшего в плен вместе со своим денщиком. Басов вспоминал позднее, что ему странно было видеть, как подчиненный продолжал соблюдать субординацию так же строго, ухаживая за своим офицером, как будто бы не было плена и правила войны не изменились совсем…