Владигор. Князь-призрак - [44]

— Не своими, а птичьими, — терпеливо поправил Филимон. — Мышь в траве вижу, дрозда на ветке спящего… А почему? Потому, что кровь в них теплая течет и как бы лучи испускает.

— Ближе к делу, — перебила Любава. — Что мне в твоих мышах и дроздах?!

— Не скажи! — строго возразил Филька. — В мире все не само по себе существует, а в связи.

— В какой связи, сыч бестолковый? Мыша с князем повязал, дурья башка!

— Да перестанешь ты встревать, молотилка?! — воскликнул Филимон. — Где, по-твоему, душа у человека обитает?

— Разное говорят, — насторожилась Любава. — Одни — что в голове, другие — в сердце, а третьи в такие места ее помещают, что и сказать-то неловко, — чистая срамота!

— Всяк по себе судит, — усмехнулся Филька. — А ты-то сама как думаешь?

— А что мне думать? — сказала Любава. — Я девица простая, неученая, не то что брат.

— Я тоже не семи пядей во лбу, — сказал Филька. — Что вижу — то знаю, а чего не вижу, так про то и не толкую, — чего зря языком трепать, верно?

— Ты про душу начал… — напомнила Любава.

— Про душу, про нее, любезную, — тряхнул кудрями Филька. — Так вот что я тебе скажу: лопни мои птичьи глаза, если в той домовине, что посреди княжьего двора стоит, еловым лапником убранная, — князь Владигор!

— А кто же, Филя? — чуть слышно прошептала Любава.

— Не знаю, — зашептал в ответ Филимон, — знаю только, что душа у человека, как и у всякой прочей твари, в крови обитает и после телесной смерти еще сорок ден лучи испускает, которые только мои птичьи глаза видят, — поняла?

— Про душу поняла, — кивнула Любава, — про брата не поняла.

— А чего тут понимать! — воскликнул Филька. — Кружу я над домовиной, гляжу на покойника, а он как колода: мертвяк мертвяком! Я на край домовины присел для верности, все очи проглядел, чуть меня шестопером не пришибли, но теперь зато точно могу сказать: не исходят лучи от покойника, а раз так, то не князь Владигор в гробу лежит, а одна видимость, морок, оборотень!

— Страх-то какой! — всплеснула руками Любава.

— Какой страх! Радость великая! — засмеялся Филька. — Выходит, жив князь!

— Жив-то жив, — задумчиво покачала головой Любава, — но кому-то его жизнь ой как не в радость! Чует мое сердце: извести хотят Владигора — торчит он в чьем-то глазу как бельмо…

— Кто? — схватился за нож Филька. — Скажи только, глазом моргни — до заката не доживет!

— Эх, Филимон, Филимон! — вздохнула Любава. — В чем-то ты смышлен, а в чем-то и попроще меня будешь. Брат сам давеча сетовал, что чует он смуту вокруг себя, а конец ухватить не может: все улыбаются, поклоны бьют, а как в глаза кое-кому глянешь, такую тьму видишь, что аж холод по спине пробегает!

— Это у него-то холод! — усомнился Филька. — Да он при мне таких костоломов окорачивал, что у меня перья торчком вставали, — крут на расправу, ой крут!

— Это когда зло явное, — сказала Любава, — а тайное сперва распознать надо, иначе можно таких дров сгоряча наломать, что сам не зарадуешься.

— Закатать бы их всех в волчьи шкуры — Дувана первого, — да борзыми! — вдруг вырвалось у Фильки. — Эх, раньше бы надо, хоть на денек, хоть на полденька их упредить, а нынче поздно! Они теперь с каждым часов все больше силы забирают, властью насасываются, клещи поганые!

— Пусть сосут, пока брюхо не лопнет, — усмехнулась Любава.

— Как же, лопнет оно у них, жди! — возмутился Филька. — Утробы луженые!

— А не лопнет само — поможем! — договорила Любава. — Говоришь, князь жив?

— Жив, краса моя, клянусь Перуном! — Филька рухнул перед княжной на колени и рванул ворот рубахи.

— Отыщи мне его! — коротко приказала Любава, чуть тронув ладонью жесткий ежик на Филькиной голове. — Скажи, пусть сам ко мне явится или знак какой даст!

— Какой знак? — Филька задрал голову и сквозь пальцы княжны посмотрел в ее глаза преданным взглядом.

— Брат поймет, — улыбнулась Любава, потрепав Фильку по волосам. — Лети!

Филимон покорно склонил голову и незаметно для Любавы коснулся губами ее горностаевой мантии. В тот же миг шершавый бархат как огнем ожег губы птицечеловека, замысловатый узор кафтана и штанов слился в пестрый перьевой покров, плечи сдвинулись к лопаткам, образовав основания крыльев, а острые когти прорвали головки козловых сапог.

В этот миг далеко внизу скрипнули прихваченные ночным заморозком петли, и на лестнице послышались торопливые шаги.

— Лети, Филька! — шепотом приказала Любава, отступая к окну.

Филимон стукнул когтями по половице, взмахнул крыльями, взлетел в воздух и бесшумно опустился на плечо княжны, обдав ветерком ее встревоженное лицо.

В дверь негромко и почтительно постучали.

— Кто там? — спросила Любава, осторожно приоткрывая половинку окна. — Ты, Кокуй?

— Кому еще быть, как не мне, — ответил голос из-за двери.

— Что в такую рань? Я будить не велела! — строго сказала Любава, выставляя руку в окно и слегка поглаживая ладонью шершавое Филькино крыло.

— Гонец из Города, — отозвался хриплый голос Кокуя. — Князь Владигор помер.

— Как это помер?! — воскликнула Любава, выталкивая Фильку.

— Да так, — вздохнул за дверью Кокуй. — Живот, говорят, схватило — и все!

— Ох, братец, горе ты мое горькое! — заголосила Любава.

— Мало! Мало! — защелкал ей в ухо Филька. — Слезу, слезу пускай!