Владигор. Князь-призрак - [40]

— Мизандары! — пробормотал он. — И сюда пролезли, сволочи!

Владигор тем временем успел извлечь из складок тулупа огниво, высечь сноп искр и раздуть лохматый конец просмоленного пенькового трута, который отыскался в кармане по соседству с огнивом. Но прежде, чем прижечь ранку, князь припал к груди калеки и, отсосав кровь, сплюнул в сторону темный сгусток.

— Оставь, князь! Собаке собачья смерть! — крикнул Ракел, когда Владигор поднес дымящийся багровый трут к бледному надрезу.

— Чай, не собака, — пробормотал Владигор, продолжая хлопотать над нищим, — да и собаку жалко, тоже живая тварь, тоже жить хочет!

— Так потому и брось его, князь! — воскликнул Ракел. — Он из мизандаров! Они ненавидят все живое!

— Не слушай его, князь! Брешет он, все брешет! — оживился калека.

Действия Владигора, по-видимому, принесли ему некоторое облегчение: стоны смолкли, судороги утихли, и даже пена, выступившая по углам рта, исчезла в чаще бороды. Но на этом процесс остановился и, вопреки всем усилиям князя, пошел вспять: глаза бедняги подернулись молочной пленкой, руки стали вдруг быстро и беспорядочно шарить по груди и животу и в конце концов упали и одеревенело вытянулись вдоль тела.

— Отмучился, бедняга! — вздохнул Владигор, прикрывая остекленевшие глаза нищего вывороченными красными веками.

— О себе подумай, князь! — угрюмо буркнул Берсень.

С момента, когда Урсул опрокинул стол, все потекло так стремительно, что к тому времени, когда неудачливый убийца испустил последний вздох, старый тысяцкий едва успел выбраться из-за столешницы и взобраться на скамью.

— Я думаю, — сказал князь, поглядев на аметист, испускавший ровный голубой свет.

Кто-то тронул Владигора за локоть. Князь повернул голову и увидел длинного полового, державшего перед собой глиняный кувшин с широким горлом и желтое льняное полотенце, окантованное по всему краю вышитой черной елочкой. Из-под локтя верзилы выглядывал его коротышка-напарник с медным тазом в руках. Коротышка беспрестанно вертел головой, стараясь заглянуть Владигору в лицо, а когда ему это удалось, тут же выдернул из-за уха длинное гусиное перо и протянул его князю.

— Ну, давай! Живо! — строго крикнул он, тыча пером в лицо Владигора и приставляя к его груди край таза. — Хватит нам на вечер одного жмурика, второго не заказывали!

— Не понял, — сказал князь, отбрасывая от себя его руку.

— Не тяни, дурила! — угрожающе прогудел над его ухом низкий бас долговязого. — Кидай харч в посуду, а то загнешься!

— Коня кинешь! Дуба врежешь! — поддакивал коротышка.

— С чего мне харчи кидать? — усмехнулся Владигор. — Сутки маковой росинки во рту не держал…

— Брюхо к спине прилипло! — подхватил Ракел.

— Накормили бы сперва, обормоты, — проворчал в бороду Берсепь, — а то сразу: «Харч! харч!».

— Заткнись, вша! — резко прикрикнул на него коротышка. — Жди, когда спросят!

— Да мы весь вечер ждем, когда спросят, — сказал Владигор, сворачивая край таза в узкую, как камышинка, трубочку.

— Эй, ты! Кончай посуду портить! — забеспокоился долговязый, глядя, как пальцы князя без всякого видимого напряжения скручивают помятый тазик.

— Какая же это посуда? — сказал князь, когда таз обратился в некое подобие короткой медной дубинки. — Из такой разве что свиней кормить.

— А чем ты лучше свиньи, оборванец? — подступил к нему коротышка. — Убил, понимаешь, калеку убогого и куражится!

— Я?! — опешил Владигор.

— А кто же? — степенно спросил долговязый, указывая грязным пальцем на труп и обращая к окружающим длинное костлявое лицо. — Человек сольцы щепотку попросил, а он его чирк ножичком — и готово!

— За сольцу?! За щепоточку?! Да он таким манером всех порешит, душегуб проклятый! — вразнобой загудели возмущенные голоса.

Когда шум достиг высшей точки, над кабацкой толпой вдруг возвысился плечистый гигант в пестрой повязке вокруг плоской щетинистой макушки.

— Режь меня первого! Губи без возврата! — заревел он, небрежно расталкивая в стороны орущих гуляк и надвигаясь на князя.

Почуяв забаву, гуляки мгновенно затихли, а некоторые даже повскакивали со своих мест и не только растащили в стороны столы и скамьи, но и взгромоздили их друг на друга, образовав вдоль стен некое подобие трибун. Пока они возились, половые быстренько уволокли труп калеки, подмели пол и воткнули в гнезда на стене два смоляных факела, осветивших освобожденное пространство тусклым колеблющимся светом.

— Князь, голубчик, дай я его урою! — прошептал Ракел, когда гигант переступил через последнюю скамью, сорвал с себя куртку из бычьей кожи и стал степенно прогуливаться взад-вперед перед зрителями, поигрывая мышцами обнаженного торса.

— Боишься, что не справлюсь? — усмехнулся Владигор.

— Ни-ни, князь! Ни в коем разе! — воскликнул бывший наемник, освобождая запястье от упругой петли и передавая ее своему пленнику. — Просто хочется размяться.

— Ну что ж, давай! Мне не жалко! — сказал Владигор. — А мы приглядим, чтобы все было по-честному.

Все трое уселись на ребро опрокинутого стола, поставили ноги на скамью и приготовились следить за поединком. Зрители как будто уже забыли о том, кто был причиной их первоначального гнева, и потому, когда в мерцающий световой круг вошел Ракел, не выказали ни малейшего недовольства. Они шептались, били друг друга по рукам, звенели мелочью, заключая быстрые пари, но, когда гигант резким движением головы сбросил на пол свою повязку, шум мгновенно затих и все глаза устремились к центру площадки.