Вкус смерти - [15]

— Мне потребуется три-четыре офицера. Смелых, решительных, боевых. Только не от Деева.

— В десантной дивизии есть заштатный резерв, — предложил Шарков. — Одни представлены на увольнение, другие ждут должностей. Такие тебя устроят?

— Надо посмотреть людей. Это не проблема?

— И комдива, Лисова, и кадровика майора Червякова я хорошо знаю.

— Червяков? Знакомая фамилия.

— Его отец генерал-полковник — служит в Москве, в Арбатском военном округе…

— Припоминаю. А сын?

— О, мальчик он колоритный. Безбожно пил. Потом лечился. Теперь примерно служит и блюдет чужую нравственность.

— Придется знакомиться.

Майор Червяков выглядел щеголем. Трудно сказать, как он успел обернуться, но к тому времени только три человека в дивизии — генерал-комдив, полковник — начальник тыла и майор-кадровик — носили новенькую российскую военную форму, возвышавшую их над остальными офицерами куда заметней, нежели размеры и число звездочек на погонах. Всем другим офицерам, как это водится в русской армии, приходилось донашивать тертые-перетертые в трудах и ученье обноски.

Положив руку на стопку личных дел, майор доложил Прасолу:

— Вот список тех, кого в ближайшее время представим на увольнение в запас. А этих — на выдвижение…

Червяков говорил тоном, каким во времена давние суровые люди в форме, возвышавшей их над остальными, докладывали своим начальникам: «Вот списки тех, кого нынешней ночью надо взять, а вот — которых надо пустить в расход». Что поделаешь, тон и интонации чиновников мало зависят от определения, которое себе присваивает государство — «демократия» или «диктатура». Все определяется только тем, сколько прав власть от своего имени предоставляет сидящим за столами бюрократам.

Пробежав глазами списки, которые подал майор, Прасол сказал:

— Начнем с увольняемых. Давайте старшего лейтенанта Пермякова.

По вызову в кабинет вошел офицер. Подтянутый, крепкий, с обветренным лицом и мозолистыми руками. Вскинул руку к пилотке:

— Старший лейтенант Пермяков.

— Садитесь, — предложил Прасол и указал на стул.

— Может, не надо? — возразил офицер. — Вряд ли моя кандидатура вас заинтересует. Я нежелательный элемент, товарищ полковник.

Старший лейтенант смотрел Прасолу прямо в глаза, и уголки его рта кривила ехидная улыбка.

— В дивизии, — с необъяснимой поспешностью вступил в разговор Червяков, — формировалась специальная группа для миротворческой службы в Абхазии. Старшему лейтенанту Пермякову было предложено место, он категорически отказался…

— Спасибо, товарищ майор, — прервал его Прасол и посмотрел на Пермякова в упор. — Струсили или что?

Старший лейтенант напрягся, непроизвольно сжал кулаки, сверкнул глазами.

— Я бы, товарищ полковник, в ответ мог просто выйти и хлопнуть дверью. У вас в столице иные взгляды на все. Разве не так?

— Может быть, — миролюбиво согласился Прасол.

— Военную службу я выбрал сознательно. У меня на счету двести прыжков. Свое дело люблю. Но мне не по душе быть миротворцем с автоматом. Не могу стоять в оцеплениях, где тебе в морду плюют, а ты только утираешься. Я присягал защищать Отечество, но никогда бы не стал стрелять в Белый дом или бить резиновым дрыном по головам стариков. Мне не по душе изображать миротворца в Грузии, где орут, что Россия все время держала их в кабале. Отделились, получили самостоятельность, пусть наслаждаются, сожительствуют с Шеварднадзе. И свои дела решают сами. Нет защитников? Пусть пошуруют по российским базарам. Или вырубят в Кахетии рощи ананасов и бананов, чтобы грузинские патриоты взялись за оружие, а не везли фрукты на наши рынки…

— Вы язва, — сказал Прасол. — Слава богу, не желудка.

Старший лейтенант усмехнулся.

Прасол прекрасно понимал, какие чувства гложут Пермякова, что заставляет его злиться и нервничать. Юношу, который выбрал себе цель на пороге жизни, успешно сделал первые шаги на избранном поприще — окончил училище, проявил себя честным самостоятельным командиром, вдруг поставили в дурацкое положение, показав, что ни он сам, ни его знания и опыт уже не нужны государству. И оказалось, что человек, призванный защищать других ценой постоянного риска, а возможно, и пролитой крови, сам оказался социально не защищенным. Он ощутил дыхание угрозы быть выброшенным на обочину в тот момент, когда начинать жизнь сначала будет очень трудно, либо невозможно вообще. В этом его убеждал пример майоров и подполковников, семейных, но бесквартирных; обремененных никому не нужными в наше время качествами — чувством долга, ответственности, порядочности. Их просто выбили пинком из привычного круга дел, бросили на произвол судьбы без средств к существованию, без крыши над головой. Чтобы обезопасить будущее от такой судьбы, Пермяков решил сам хлопнуть дверью, пока мудрые кадровики не сплавили его вон под улыбки, цветы и марш «Прощание славянки».

Людей с подобными судьбами и настроениями Прасол видел и в своем кругу. Честных, преданных делу бессребреников, отдававшихся службе не за щедрую плату (когда на Руси она была щедрой?), а во имя идей государственных, гнали из кадров разведки и контрразведки во цвете лет, не взирая на добродетели и заслуги. Некоторые сжимали зубы, уходили в коммерческие структуры на должности штатных горилл при людях с толстыми кошельками, другие становились консультантами по безопасности в банках и богатых фирмах, возглавляли частные охранные агентства и бюро. Третьи, потеряв веру во все и вся, озлоблялись и смыкались с преступными структурами.