Вкус пепла - [98]

– А я предлагаю отложить поездку на вторую половину дня и проститься с товарищем Урицким, – неожиданно твердо заявил юноша. – Кучер никуда не денется. А товарищу комиссару следует отдать должное.

Озеровский без каких-либо эмоций посмотрел на молодого человека.

– Вы – большевик?

– Да.

– Тогда все понятно. Простите, но сия процедура не для меня.

– Несмотря на то что работаете на советскую власть, ненавидите комиссаров? – едко бросил Саша.

– Нет. Терпеть не могу покойников. В моем возрасте их вид навевает на грустные мысли. И вам не советую посещать без нужды подобного рода мероприятия. А посему едем в «Кресты».

– Нет, я на Гороховую.

– Молодой человек, – в голосе следователя послышались стальные нотки, – я с вами не советуюсь. Я приказываю. Выполним поставленную задачу, можете идти, куда душа пожелает. А в данный момент едем за кучером. И выполняем поставленную товарищем Бокием задачу.

С последними словами Саша по самые уши натянул на голову кожаную фуражку с красным околышком и широким упругим шагом направился к автомобилю.

Озеровский с сожалением посмотрел юноше вслед. Мальчишка, глупыш, не понимает, что следователь специально его не отпустил. Чтобы не проболтался, потому что за полчаса Мичурин услышал такую информацию, которую лучше до поры до времени не разглашать.

* * *

Григорий Евсеевич, в пятый раз пробегая глазами по тексту прощальной речи, дабы хорошенько ее запомнить, практически не слышал, что говорила Варвара Николаевна, а потому пропустил обращенный к нему вопрос:

– Как думаешь, он не догадался?

– Что? – Зиновьев растерянно оторвался от бумаг, приподнял голову. – Ты что-то спросила?

– Я сказала, что Феликс, скорее всего, догадался о том, что мы специально задержали захват здания посольства.

– И что с того? – Григорий Евсеевич только пожал плечами. – Лапушка моя, это уже ничего не меняет. – Зиновьев привстал, потянулся. – Вот скажи, кто на данный момент, у нас товарищ Дзержинский?

– Председатель ВЧК.

– Неправильно, – плотоядно улыбнулся председатель Совнаркома Петроградской трудовой коммуны, слегка щелкнув подругу по самому кончику носа. – Товарищ Дзержинский на данный момент – временный председатель ВЧК! Понимаешь? Временный! До прибытия в Москву. И в таковом качестве ему осталось быть всего несколько часов. Как думаешь, там, в столице, ему простят покушение на Старика? То-то! На нашего Феликса Эдмундовича уже готово постановление. Так что твоему Бокию недолго занимать пост руководителя ПетроЧК. А уж на то, догадался Дзержинский или нет, вообще наплевать. Спросишь, зачем в таком случае ты ему помогала с посольством? Отвечу. Во-первых, если бы отказалась, вот тогда бы он действительно догадался, откуда дует ветер, и, поверь, нам бы не поздоровилось. Потому что на тот момент ЧК еще находилась под ним. Отдал бы приказ Бокию, и сидели б мы сейчас на Гороховой. Или у стены лежали. А во-вторых, ты его оставила без главного свидетеля, Кроми. А без Кроми Дзержинский в Москве – никто. Те бумаги, что ты ему передала, многого не сообщат. Зато теперь нам известно, как и, главное, с кем Феликс работал здесь до отъезда в Москву. А в самой Москве его уже ждут. С распростертыми объятиями. Во всем, Варвара Николаевна, следует искать выгоду. Даже если ты ее не видишь. Так некогда говаривал мой батюшка, человек недалекий, но по-житейски мудрый. Мотай на ус. У тебя все? А то мне еще к выступлению готовиться.

Странно, но слова Зиновьева почему-то не успокоили женщину. Мало того, слишком успокоенное, даже умиротворенное состояние любовника только насторожило ее.

– И все-таки, Гриша, мне как-то не по себе.

– Разберись с Канегиссером, и все встанет на свои места, – отрезал Зиновьев, – а то только одни обещания. А где дело? Точнее, тело?

– Если все будет, как ты говоришь, будет и тело.

– Тогда, значит, и нет проблемы. Все, свободна. Встретимся на Марсовом поле.

* * *

Бокий, примостившись на стуле в углу кабинета, сквозь прищуренные щелки век внимательно, цепко следил за тем, как Рикс «тонко» плетет нить допроса задержанного князя Меликова. Глебу Ивановичу было любопытно познакомиться с «объективной, доказательной и аргументированной» базой, которую Рикс, как он сам признался, должен был по приказу Феликса подвести к банальному уголовному делу, чтобы перевести его из разряда «уголовных» в «политическое».

Петр Леванович Меликов, старик, хозяин той самой квартиры, в которую сунулся перепуганный насмерть Канегиссер, тяжело опустив плечи под бременем так неожиданно упавших на него обвинений, с трудом удерживал слабое, изможденное тело на привинченном к полу, тяжелом дубовом табурете. Князь был тяжело болен: слабое сердце, застарелая, обострившаяся язва желудка плюс геморрой не давали возможности радоваться оставшимся минутам жизни. Руки старика, мелко дрожа, постоянно елозили по брюкам, как бы приводя те в порядок. А взгляд затравленно и неотрывно буравил следователя.

– Гражданин Меликов, вы по-прежнему утверждаете, будто не знакомы с Леонидом Канегиссером?

– Да, да… – Старческая голова непроизвольно затряслась. – С батюшкой отношения имели. Но это давно было. Очень давно. Еще тогда… А вот с сыном… Никогда. Честное слово!