Вкус невинности - [37]

- Пока что нет причин убиваться. Я попытаюсь отыскать ее. У нас была ссора, это правда, но не столь значительная, чтобы Адель захотела что-то сделать. - Он говорил это, но и сам не знал, так это или не так. Желая убедить себя, Эдуард добавил: - Она обладает здравым рассудком. Вы искали ее уже?

- Нет! Она ведь никого не знала, кроме вас!

- Мне известно одно место, где она может быть. Это квартира на улице Эльдер. Я поеду туда тотчас же.

- Вы полагаете, она может там быть? - Гортензия едва могла говорить, ломая пальцы.

- Не уверен. Если ее там не окажется, придется известить полицию.

- А я? Что делать мне?

Эдуард холодно проводил госпожу Эрио к выходу:

- Оставайтесь дома. Я сообщу вам, если что-то узнаю.

Гортензия уехала. Минуту граф де Монтрей оставался в замешательстве. Временами и его охватывал страх: он лучше, чем кто-либо, чем даже мать, знал, как Адель была влюблена. Что, если вчера он обидел ее сильнее, чем сам думал? Она беременна, а в таком положении женщины становятся непредсказуемыми. Он не мог предвидеть той злосчастной встречи с Анатолем Демидовым, и искал причину в себе самом. Холод заползал в его сердце. Он чувствовал, что мир снова станет пуст - даже не пуст, а просто ужасен для него, если вдруг выяснится, что Адель что-то сделала с собой из-за него, из-за Эдуарда. Все превратится в отталкивающую, ледяную пустыню, не будет никого, кто любил бы его и кого любил бы он. До встречи с Адель он понятия не имел, куда себя деть; теперь же само существование, такое нелепое и безрадостное, покажется абсолютно ненужным.

На улице Эльдер ее не оказалось - Эдуард предвидел это, еще когда ехал туда. Подумав немного, он решился все же отправиться в полицию, хотя вообще-то полицейских не выносил с давних пор: они напоминали ему о тюрьме, где он провел почти месяц. На Иерусалимской улице Эдуарда выслушали почтительно, но несколько иронично; потом сержант спросил:

- Кем же все-таки приходилась вам эта самая мадемуазель Эрио?

Холодное бешенство охватило Эдуарда. Скрывая ярость, он разъяснил:

- Это была очень дорогая мне особа. Надеюсь, никаких иных подробностей не потребуется?

- Нет. Благодарю вас, господин граф. Мы будем искать. Кстати, вы не припоминаете, были ли у нее иные друзья - кроме вас, разумеется - которым она была бы так же дорога, как вам?

- У нее нет друзей. И почти нет денег. На ней было украшение - изумрудное ожерелье, мой подарок. Кроме всего прочего, она беременна.

Сержант довольно равнодушным тоном заметил:

- Это значительно ухудшает дело. Женщины в таком положении бывают самыми безрассудными созданиями после подобных ссор.

- Но вы же будете ее разыскивать?

- О, безусловно, будем. К счастью, существует сеть в Сен-Клу - именно оттуда мы и начнем[14].

Несмотря на столь мрачное заявление, неделя поисков ничего не дала. Адель не возвращалась, но ее тела не обнаружили ни в морге, ни среди утопленников. Полиция изучала всех женщин-самоубийц, сведения о которых поступали в управление, но и среди них Адель не было. В начале второй недели сержант стал твердить:

- Невозможно отыскать в таком огромном городе человека, который сам не хочет, чтобы его обнаружили! Следует прекратить все это. Юная мадемуазель решила оставить и мать, и любовника - такое случается очень часто. Рано или поздно она объявится, а теперь ей надо дать возможность покапризничать. Успокойтесь, повторяю вам, ибо если вы этого не сделаете, вы только напрасно расшатаете себе нервы. Кроме того, почем вы знаете, не уехала ли красотка в провинцию?

Гортензия после таких уговоров начала понемногу приходить в себя. Скорбь ее была горячей, искренней и недолгой. У нее появилось несколько седых волос. Она закрыла салон, убежденная, что никогда не сможет жить, как прежде. Но ей самой было только тридцать три года, она хотела наслаждаться жизнью в полную силу, хотела, несмотря на искреннее горе, все же когда-то радоваться. Она позволила сержанту убедить себя. Адель как в воду канула, это правда, но ничего ведь не доказывало, что она умерла. Она просто сбежала и при малейшем желании может снова вернуться.

Две недели спустя, разбирая почту, Эдуард обнаружил среди писем запечатанный пакет. В этом небольшом свертке оказалось изумрудное ожерелье, которое он подарил Адель, и клочок бумаги, на котором с одной орфографической ошибкой было нацарапано: «Очень жаль, что я не могу вернуть вам ваши двадцать тысяч франков - но не беспокойтесь, в скором времени они вернутся, и с процентами».

Написано все это было, видимо, в очень неудобной обстановке и в большом волнении.

Эдуард долго сидел в кресле перед камином, глядя на ожерелье и записку. Он и сам не знал, что чувствует. Тоску? Да, безусловно. Но больше всего в его чувствах было сожаления. Он никогда не желал, чтобы все кончилось именно так и кончилось так рано. Быть может, впервые в жизни он сильно сожалел, что любовная связь распалась.

А эта записка? Была ли в ней угроза или только презрительное обещание - оставалось только догадываться. Многое было неясно, кроме, пожалуй, одного: Адель все знает, она и ушла только потому, что все узнала. Она не хотела больше видеть ни его, ни мать. Но она была жива. И слава Богу.