Вкус невинности - [25]

Над своим двусмысленным положением Адель не задумывалась. Просто не хватало времени. Да, ее статус при Эдуарде был более чем сомнителен, но она предпочитала играть эту роль, чем сидеть дома и терпеливо ждать жениха, а потом благопристойно выйти замуж за того, к кому ты совершенно равнодушна. У нее теперь была иная дорога - на улицу Эльдер, и она не променяла бы ее ни на какую другую.

Можно было даже сказать, что на свет родилась какая-то новая Адель. Это была уже иная женщина - смелая, прекрасная, дерзкая, один вид которой излучал теперь чувственность. Томность проскальзывала в каждом движении. Она смеялась теперь громче, на щеках пылал румянец, и даже в голосе появилось что-то новое, вызывающее. Она стала еще стройнее и еще красивее, в глазах плескалось кокетство. Любой, поглядев на нее, понял бы: эта юная женщина получает столько любви и ласк, что никакая неприятность не может глубоко ее затронуть - настолько счастливо ее тело.

Уже давно исчезла боль, которую она испытала в первый раз. Отдавшись своему любовнику полностью, она ни в чем ему не препятствовала, и за эти три недели встреч они достигли небывалой близости в своих отношениях. В Адель никогда не просыпалась целомудренная Диана, напротив, она любила все, что давало наслаждение, и не знала ложной стыдливости… Она оказалась чудесной ученицей, и Эдуард был полностью захвачен процессом обучения. Казалось, еще ни с кем он не был так страстен, так неутомим, так ненасытен и неистов. Она словно вдыхала в него жизнь. Чувственность, соединенная с искреннейшей симпатией к этой милой красивой девочке, была внове для него. Он думал о ней, когда она была далеко, и его бросало в жар. Он вспоминал ее аромат, ее стоны, когда она бывала в экстазе, и считал часы, оставшиеся до свидания.

Эти встречи пробудили в Адель интерес и любовь к собственному телу. Ее любил Эдуард, его любовь давала ей уверенность, и это было хорошо, но она хотела становиться все лучше, все прекраснее, хотела с каждым разом быть все совершеннее. Порой ее даже терзало тщеславное желание покорять всех - так, чтобы любой мужчина оглядывался, встретив ее на улице. Обнаженная, она часто теперь простаивала перед зеркалами, любуясь своим тройным отражением и изучая его. Она мылась нынче в лавандовой воде с примесью сока лилий, инстинктивно пытаясь отыскать свой, неповторимый аромат, который принадлежал бы только ей и выделял среди других женщин. Ни одного ороговевшего участка не должно было быть на ее теле, ее кожа должна была быть нежной везде - до самых пальчиков ног. Как нарцисс, она стала обожать саму себя, но все же не считала себя сделанной из золота и с радостью расточала тепло и ласки своей прекрасной юной плоти тому, кого любила. Да и для кого же была эта морока, как не для Эдуарда?

Они встречались три раза в неделю, после полудня, и встречались не на квартире, а где-нибудь в городе. Эти прогулки уже превратились в некий обязательный ритуал, доставлявший немало удовольствия обоим. Адель, не так уж давно покинувшая пансион, мало знала Париж и была жадна до всех зрелищ; Эдуарду было приятно водить ее туда, где сам он был завсегдатаем. Он старался избегать в это время встреч с друзьями, старался скрывать ее от посторонних глаз, чтобы кто-то, не дай Бог, не сказал ей правды, но модные львы Итальянского бульвара уже успели заметить Эдуарда в обществе юной прелестной девушки, и вскоре весь высший свет знал об этом новом его увлечении. Многие знали, кто именно эта девушка, а иные даже кое-что слышали о двадцати тысячах франков, заплаченных за нее.

Для Адель это были лучшие часы - те, когда она гуляла со своим любовником по Парижу, когда он водил ее в дорогие рестораны или маленькие неприметные кафе. Она была так упоена тем, что он рядом - он, такой знатный, известный, могущественный, что поначалу ничего не видела, проливала суп и наливала воды в солонку.

Потом, когда такие прогулки стали более привычны, она стала замечать, где находится, и обнаружила, что ей чрезвычайно нравится бывать в роскошных местах. Таких, к примеру, как кафе Англэ или кафе де Пари, где все относились к ним с величайшей предупредительностью.

Если бы Адель была избалована с детства, все это казалось бы ей сейчас самим собою разумеющимся, но в пансионе она не видела ничего, кроме убогих стен дортуара[9] и столовой. Эдуард словно открыл ей новые, недоступные ранее стороны жизни, и они пришлись ей по душе. Чуть позже ей уже казалось, что именно такой и должна быть ее жизнь.

Ей особенно нравился ресторан Роше де Канкаль, не такой шумный, как остальные, но очень дорогой и изысканный, обставленный с ослепительной роскошью: шпалеры Буше в деревянных рамах, мебель лимонного дерева с мозаичным рисунком, сказочная севрская посуда, хрустальные фонари в оправе из золоченой бронзы, разливающие уютный серебристый свет. Здесь была невероятно вкусная рыбная кухня, и Адель, поднося ко рту розовый кусочек форели, говорила:

- Ах, Эдуард, мне до сих пор не верится, что это не сон!

Ее огорчало то, что они не могут посещать театры - Амбигю, Варьетэ, Пор-Сен-Мартен, где вечерами кипела вся парижская жизнь. Ей казалось, что если она будет возвращаться поздно, мать непременно о чем-то догадается. Но зато они ходили в магазины и посещали Зоологический сад, где Адель увидела самых потешных животных. По воскресеньям Эдуард, бывало, возил Адель в Медонский лес; они устраивались в одном из прохладных гротов, завтракали, пили вино и отдавались объятиям. Недаром существовала пословица, что природа и гроты губительны для девичьего целомудрия.