«Включен в операцию». Массовый террор в Прикамье в 1937–1938 гг. - [108]

.

У сценария, сочиненного в стенах Свердловского УНКВД, была, как кажется, и иная, технологическая, сторона. Члены оперативного штаба были профессионалами следственной работы и поэтому представляли, каких усилий будет стоить хотя бы оформление альбомных справок и индивидуальных дел на 10000 человек. Имелись вполне резонные опасения не уложиться в установленные сроки. И вот, чтобы облегчить задачу, они и предложили своим подчиненным готовить групповые дела сразу на десятки лиц, то есть не только арестовывать списками, но таким же способом отправлять на расстрел.

Идеология кулацкой операции

Для того чтобы сотрудники органов НКВД с достаточным рвением, не задавая лишних вопросов, приступили к массовой операции, отменявшей все и всяческие ранее установленные нормы, нужна была идея. Оперативникам на разные голоса внушали, что они находятся на переднем крае борьбы со злобным, коварным и заклятым врагом, который может притвориться кем угодно: рабочим, инженером, колхозником, партийным работником, командиром Красной армии. И задача органов разоблачить их, сорвать маски и заставить раскрыть свое подлое контрреволюционное нутро. «…Перед нами сидят враги, и имеются на них показания других обвиняемых, — так передавал смысл полученных инструкций оперативник НКВД, — […] в большинстве на обвиняемых уже имеется решение и сомневаться в том, что он не враг, не стоит»[670]. Высказывание это примечательно тем, что в нем содержатся все составные части чекистской идеи: все подследственные — враги, иначе бы они не были арестованы; их контрреволюционную сущность вскрыло руководство, более осведомленное, более бдительное, более мудрое, нежели рядовые следователи; судьба арестованных предрешена их собственными преступлениями; следователь исполняет роль вершителя правосудия.

Мы занимались людьми, которые были «…активом базы иноразведок и вели активную к/p деятельность», — рапортовал новому областному шефу из Соликамска парторг Ворошиловского отдела НКВД[671].

Процесс превращения советского гражданина во врага производился методом его принудительной дезидентификации. Вот типичный случай, происшедший в Краснокамске. К следователю Аликину привели на допрос двух человек, в которых он опознал рабочих-нацменов, вчерашних колхозников, к тому же совсем неграмотных. Следователь пошел к начальнику: не тех взяли. «Придя к Королеву, я выругался и сказал, какие же это контрреволюционеры?» «Самые настоящие», — ответил начальник. И через какое-то время следователю выдали справку, которой удостоверялось, что он ведет дело татарских кулаков и белогвардейцев. А руководитель следственной группы еще добавил, «…что это мусульманские протектораты Японии»[672].

«Одиночек в борьбе с Советской властью нет», — разъяснял специфику будущей операции начальник СПО УНКВД Ревинов. Слушатели тогда восприняли эти слова вполне конкретно: приказано раскрывать контрреволюционные группы[673]. Может быть, докладчик ничего другого и не имел в виду, однако по мере расширения репрессивных практик явственно обозначилось второе дно таких высказываний. Враги представлялись не только коварными и вездесущими. Каждый из них был частицей большого вселенского зла, агентом или функцией всемирного заговора против страны Советов, проще говоря, щупальцем зловещего чудовища, расположившегося в потустороннем буржуазном мире, где-то между Берлином и Токио, вредителем и шпионом по совместительству.

Шпион — это сначала синоним иностранца. Затем подозрительным по шпионской части объявили любого инонационала. Василий, Яковлевич Левоцкий говорил своим подчиненным:

«Пермь надо сделать русской, а тут есть много татар, евреев»[674].

В конце концов, термины «враг народа», «белокулак», «правый», «троцкист», «антисоветский актив» — все были покрыты общим именем «шпион». С ним следует также поступать по-вражески: обманывать, запутывать, обкручивать. «Мне Левоцкий и Былкин говорили, что если не обманешь обвиняемого, то не добьешься признания», — объяснялся на суде следователь Поносов[675]. Инструктируя курсантов Свердловской школы НКВД, прикомандированных к Кочевскому райотделу, помощник начальника Свердловского управления Н. Я. Боярский наставлял своих слушателей:

«в борьбе с врагами любые методы хороши»[676].

Так идея превращалась в технологию.

Технология проведения кулацкой операции

Массовые аресты начались 5 августа. За первые двое суток на территории Прикамья органы изъяли более тысячи человек. Всего же в течение августа было взято вдвое больше. Аресты производились, как правило, ночью. В бараки, рабочие общежития входили вооруженные люди: сотрудники оперативных отделов НКВД, милиционеры, пожарники, кое-где мобилизованные партийные активисты. По спискам выхватывали полусонных людей, отбирали паспорта и справки; ничего не объясняя, заставляли их одеться и на грузовиках, а кое-где и пешком доставляли в пустующие складские помещения, амбары, недостроенные заводские здания[677]. Далее события разворачивались совсем не по сценарию. Местные начальники не очень поняли, что от них в действительности хотят. Некоторые вообще не обратили внимание на директиву Свердловского УНКВД об уральском штабе и действовали в соответствии с оперативным приказом наркома. «В настоящее время бывших кулаков, повстанцев, членов следственных комиссий при белых, служителей культа и других оперировано 24 человека, — докладывал в Свердловск сотрудник Ординского райотдела НКВД Накоряков, — как показывает анализ дел — формуляров и агентурных, заведенных на этих людей, видно, что по большинству контрреволюционная деятельность в настоящее время не установлена, т. е. агентуре на вскрытие к-p деятельности были не направлены»