— А ты ведь хочешь пить, да, schweinbübli? [4]
Я кивнул ему в ответ, а потом пил из каждого кувшина поочередно, в том порядке, как они протягивали их мне.
Потом самый толстый из них, комиссар, расспрашивал меня про урожай в Горных Франках. Выслушав ответ, он встал и сказал:
— Ну, тогда я тебе, сволочь, выпишу талон на ужин и ночлег, а ты пока бери мои карты, играй за меня.
Я сел и сыграл одну партию швабского марьяжа. (Сколько у игрока десяток, столько раз он должен пить. Через два часа человек уже не различает козыри.) Комиссар вернулся.
— На вот, а сейчас мы разбудим Кодла, он сегодня дежурит.
Мы пошли будить того, который дежурил, и он отправился со мной за Дунай, в трактир «У дунайской розы».
Он шел охотно, поскольку ему было обещано вознаграждение — два маза пива. Мой талон тоже выглядел многообещающе — я мог выпить три маза, съесть две порции «lebenwürsta» [5] с хлебом — этого потрясающего национального блюда; к тому же мне гарантировался ночлег в постели и было позволено, как дословно написал комиссар в талоне, безнаказанно использовать общественную благотворительность — пока я не надоем посетителям. Это превзошло все мои ожидания.
В трактире оказался один рыбак, побывавший в Чехии на Святой Горе у Пршибрама; на обратном пути он впал в такую нужду, что готов был отдать в заклад статуэтку Девы Марии, но чешские крестьяне даром напоили его, накормили и дали провизии на дорогу. «Mir san auch so roh, awer gutmütlich» [6],— сказал он. Был там и еще один человек, утверждавший, что бывал в Австрии, и что там-де солдаты носят ружье на ремне, хотя это глупо. Его надо носить на плече, придерживая приклад ладонью, как в Баварии.
Я помню, что его прогнали — они вообразили, что меня это задело. Затем каждый из присутствующих заказал мне по мазу пива, и я смог угостить и своего полицейского. После двух ночи меня отнесли на чердак на постель и предупредили, чтобы я не забыл погасить свечку — во избежание пожара, как недавно случилось напротив, где сейчас пожарище.
Утром, едва развиднелось, меня разбудил громкий стук в дверь, потом кто-то толкнул ее ногой, и на пороге появился мой вчерашний провожатый.
— Одевайся, прохвост,— сказал он сонным голосом,— шутки кончились. Теперь я буду с тобой официален.
Я оделся. На улице он спросил:
— У тебя есть что курить, прохвост?
— Нет.
— Давай сюда трубку.
Он набил мне трубку, раскурил ее и сказал:
— Ну, а теперь жми вперед, теперь это уже работа.
Вижу: он ведет меня за город.
Мы шли под лучами утреннего солнца около получаса, пока не пришли к какой-то каменоломне.
— Вон там тачка,— сказал он.— Ты должен отвезти камень на дорогу, перевезешь три тачки. Погоди, я тебе помогу.
Он снял мундир и принялся старательно носить камни к тачке, ворча:
— Чертовы бродяги, прохвосты.
Когда мы так, с божьей помощью, перевезли на дорогу три кучки, он сказал:
— А теперь раздробишь это — сделаешь щебень. Вот очки, а там — молотки. Я немного тебе помогу.
Он уселся на одну кучу и принялся вздыхать:
— Чертовы бродяги, прохвосты.
Солнце поднялось высоко, когда мы все закончили.
— Ну, слава богу,— сказал он, утирая пот,— я выплачу тебе здесь пятьдесят пфеннигов, как resedeld [7] , а потом ты пойдешь в монастырь, там тебе дадут суп, что остался от больных. Ну вот, десять пфеннигов, двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят.
Он выдал мне плату, и я бросился наутек. Он удивленно смотрел мне вслед, а потом закричал:
— Если встретишь какого бродягу, говори, что в Нейбурге хорошо...
Теперь я понял, почему тот старый бродяга сказал мне, что в Нейбурге хорошо,— поскольку там есть новое благотворительное заведение.
И кого бы я ни встретил, я всех соблазнял Нейбургом.
---
Jaroslav Hasek, "Návštěvou ve městě Neuburgu", 1914 [8].
Перевод Л. Васильевой
Сочинения в четырех томах. Том 2. Рассказы, фельетоны, памфлеты (1913-1923)
М.: Правда, 1985 г.
