Визит нестарой дамы - [16]

– А почему женился? – удивилась Дин. – Более неподходящих друг другу людей я в жизни не видела.

– Да она тут «мыльную оперу» разыграла, сообщила Ваське, что уходит от него, как будто можно уходить от мужика, который живет отдельно и заходит потрахаться. Васька тут же мне позвонил. Я сделала вид, что первый раз слышу. Пупсик потащила Тихоню на дачу прятаться, хотя достаточно было врезать другой замок в квартире, Васька же там не прописан. Ну, Васька накирялся с патриотами, приехал компанией на дачу, дал Тихоне в рожу, показал нож для особой внушительности и велел валить. Тихоня и свалил, как шестерка. Потом Пупсик его схватила, увезла в другой город и объявила роковую любовь с преследованиями, – изложила Ёка.

– Да ладно, дал раз по уху и нож показал перочинный. Уж если бы хотели вчетвером чего, уж уверяю вас… Опустить хотели, ну так это не трудно, они оба вытянутого пальца боятся, – пробубнил Васька, насупившись.

– А Ирка пока у себя от Васьки Пупсикову дочку прятала, чтоб не травмировать, и вообще работала диспетчером по их постели, – заявила Ёка.

– Не ты ли, моя дорогая, тогда суицид изображала? – напомнила я.

– Ну и что? – удивилась Ёка. – Все брошенные бабы суицид разыгрывают, еще ни одна не умерла. Раньше в партком валили, теперь в суицидную палату. Мы ж с Тихоней двадцать лет оттрубили. Это тебе не шуточки. Ты вон сама сколько со своим Андреем расходилась, какие кульбиты крутила, а он к тебе все обедать ходит.

После того как мы развелись фиктивно, когда надо было узаконить Димкину жилплощадь, мы строили самые странные формы сожительства и сосуществования, пока с появлением Валеры не вылепили отношения старшей сестры и младшего брата.

– Так у нас другое дело, – возразила я.

– Чем это оно у вас другое? – насупилась Ёка.

– Вы жили по-свински и расходились по-свински, – не удержалась я, вспомнив их скандалы.

– Ир, ты тормози иногда. Ты, блин, всех развела, всех поженила, а теперь все дураки, а ты вся в шоколаде, – рявкнул Васька.

– Интересно, как бы я всех развела и всех переженила, если б вы по-людски жили? – Классно, даже тут ответственность они готовы были свалить на меня; бесконечный этот «кто-то, некто, судьба, злая подруга, сионистский заговор», а они вроде как примус починяли все время.

– Я думаю, что теперь мне было бы целесообразно встретиться с Пупсиком и Тихоней, – прервала Дин.

– А Ирка без денег останется? – быстро спросила Ёка.

– По поводу Иры у меня особые поручения, – отрезала Дин.

– Как всегда, по особой статье… – хмыкнула Ёка.

– По информации, которую я имею, моего брата с Ирой связывали близкие отношения, – уточнила Дин.

– Да с кем они ее только не связывали, – нараспев произнесла Ёка, – у меня волос на голове меньше, чем у Ирки близких отношений.

– Не твое дело, – напомнила я. Господи, как будто не я учила ее, как подложиться под начальника, когда ей нужна была ставка побольше. Целомудрие Ёки заключалось в том, что ради карьеры и денег можно, а ради кайфа – преступление.

– Что ж она тогда с ним в Америку не поехала? – продолжала Ёка. Вид у нее был презабавный: пиджак давно валялся на полу, белая блузка еще сияла тугим крахмалом, но юбка, залитая ликером, укрытым солью, уже морщилась на бедрах. Носовой платок, вытащенный для оттирания юбки не из сумки, а из бюстгальтера, как делали женщины военного поколения, валялся рядом, умиляя детскомировскими ягодками и грибочками.

Не из сумки… Это вечное «не из сумки», отнятой у женщины социализмом как отсек частного пространства, путем смешения ридикюля с торбой для еды. Имеющая ридикюль – еще дама, имеющая торбу – уже только кормящая мать.

У меня была идейка навалять серию работ про женские сумки как истории жизни: кошелки, набитые продуктами с засаленными бумажками и сиротливой дешевой помадой в клеенчатом кармашке; сумки-портфели, пухлые от книг и рукописей, под которыми спит расческа с выломанным зубом; сумки с вязаньем, книжкой и умирающим яблоком, которое хотели, но забыли съесть; сумки старух с документами в одном, лекарствами в другом целлофановом пакете и карамелькой в потертом фантике; сумки студенток с косметикой, перемешанной любовными письмами, деньгами, журналами, тетрадями, билетами на дискотеки. Такая длинная скамейка, и на ней рядком сидят сумки с вывернутыми внутренностями, как истории болезни их хозяек. Когда я подрабатывала портретами на Арбате, рисуя женские лица, я всегда прикидывала, что лежит в сумках, и получалось очень точно.

Я представила себе содержимое Ёкиной сумки и тут же увидела, как вечером, матерясь, она отстирывает юбку дешевым стиральным порошком, потому что сэкономила на дорогом; и вместо того, чтобы достать из холодильника полуготовые продукты из дорогого магазина, чистит картошку и возится с курами, руша маникюр.

– Мне кажется, это касается только их, – сказала Дин злобно.

– Ага, в этой квартире только наше грязное белье трясут! Ну, если ты собралась узнать все, так узнавай хотя бы, откуда эта квартира! И то, как она охмурила Димку с фиктивным браком, и со сколькими мужиками потом на этой жилплощади спала, и как он ее картины на Запад пристраивал, – вдруг зачастила Ека.