Визит лейб-медика - [75]

Вот так и вышло, что этот маленький, очень простой план потерпел неудачу. Они не понимали, что Струэнсе принадлежит к «семерке». Они также не понимали и еще одного нюанса; поэтому они потерпели неудачу, поэтому они показали свою ограниченность, поэтому воля короля расстроила их покушение.

Понял лишь Струэнсе, но только после того, как спросил.

— Зачем Вы это рассказываете, если Вы думаете, что я хочу Вас убить?

Тогда Кристиан сказал лишь:

— Бранд был врагом Катрин Сапожок. Он очернял ее. А она — Владычица Вселенной. Поэтому я его ненавижу.

Вот так и вышло, что второй план не удался.

Он вызвал Бранда на допрос, и тот сразу же сознался.

Бранд, безо всякого приказания, упал на колени.

Вот какая сцена разыгрывалась в левой гостиной, рядом с рабочим кабинетом Струэнсе в Хиршхольмском дворце. Был конец ноябрьского дня: Бранд стоял на коленях, склонив голову, а Струэнсе стоял, повернувшись к нему спиной, словно был не в силах видеть позу своего друга.

— Мне следовало бы приказать убить тебя, — сказал он.

— Да.

— Революция пожирает своих детей. Но если она уничтожит и тебя, то у меня больше не останется ни одного друга.

— Да.

— Я не хочу тебя убивать.

Последовало продолжительное молчание; Бранд по-прежнему стоял на коленях и ждал.

— Королева хочет, — сказал затем Струэнсе, — как можно скорее вернуться в Копенгаген. Никто из нас не питает особых надежд, но она хочет вернуться. Королева этого желает. У меня нет других желаний. Ты поедешь с нами?

Бранд не ответил.

— Вокруг нас сделалось так тихо, — продолжал Струэнсе. — Ты можешь покинуть нас, если захочешь. Ты можешь поехать к… Гульбергу. И Рантцау. И я не буду тебя осуждать.

Бранд ничего не ответил, но разразился рыданиями.

— Это распутье, — сказал Струэнсе. — Распутье, как обычно говорят. Как ты поступишь?

Воцарилось очень долгое молчание, потом Бранд медленно поднялся.

— Я последую за тобой, — сказал он.

— Спасибо. Возьми с собой флейту. И поиграй нам в карете.

Прежде чем следующим вечером разойтись по экипажам, они собрались для краткой беседы, за чаем, в дальней гостиной.

Они разожгли камин, но свечей не зажигали. Они были готовы к поездке. Король Кристиан VII, королева Каролина Матильда, Эневольд Бранд и Струэнсе.

Свет исходил только от камина.

— Если бы нам довелось прожить вторую жизнь, — спросил, наконец, Струэнсе, — если бы нам дали новую жизнь, новую возможность, кем бы мы тогда хотели быть?

— Художником-витражистом, — сказала королева. — В каком-нибудь соборе в Англии.

— Актером, — ответил Бранд.

— Человеком, который засевает поле, — сказал король.

Потом воцарилась тишина.

— А ты? — спросила королева Струэнсе, — кем хочешь быть ты?

Он долго всматривался в лица своих друзей в этот последний вечер в Хиршхольме, потом встал и сказал:

— Врачом.

И затем:

— Карета подана.

В ту же ночь они уехали в Копенгаген.

Они сидели вчетвером в одной карете: король, королева, Бранд и Струэнсе.

Остальные должны были последовать за ними позже.

Карета, словно силуэт в ночи.

Бранд играл на своей флейте, очень тихо и мягко, то ли траурную мелодию, то ли жалобную песнь, или — для одного из них — хвалебную песнь Владычице Вселенной.

Часть 5 МАСКАРАД

Глава 14 Последняя трапеза

1

Теперь Гульберг видел это все более отчетливо. Водовороты этой реки теперь поддавались толкованию.

Ему пригодился опыт анализа «Потерянного Рая» Мильтона. Это научило его толковать образы и, вместе с тем, подходить к ним критически. Образ факела, распространяющего черную тьму, представление Струэнсе о болезни Кристиана, этот образ можно было, primo: отбросить, поскольку в нем не хватало логики, но secundo: принять как образ просвещения.

Он пишет, что такой взгляд на метафору выдает разницу между поэтом и политиком. Поэт создает ошибочный образ, сам того не подозревая. А политик смотрит в корень и открывает неожиданную для поэта сферу применения образа.

В результате политик становится помощником и благодетелем поэта.

Поэтому черный свет от факела можно было рассматривать как образ врагов чистоты, говоривших о просвещении, говоривших о свете, но создававших тьму.

Из недостатка логики создается, таким образом, критика недостатка логики. Грязь жизни — из мечты о свете. Так он и истолковывал этот образ.

Он мог привести примеры из собственного опыта.

То, что греховная зараза была способна поразить и его самого, он уже знал. Это была зараза похоти. Его вывод: быть может, черным факелом являлась маленькая английская шлюха.

В Академии Сорё Гульберг преподавал историю скандинавских стран. Он делал это с большим удовольствием. Он рассматривал иноземное влияние при дворе как болезнь, презирал французский язык, которым сам владел в совершенстве, и мечтал, что когда-нибудь сделается объектом жизнеописания. Оно будет называться «Время Гульберга» и начинаться формулой, заимствованной из исландских саг.

«Гульбергом звался тот человек». Так должно было звучать первое предложение.

Объяснялось это тем, что вступительные слова должны были задать тон. Им предстояло рассказать о человеке, завоевавшем свою славу. Но он возвысился не благодаря захвату чужой славы, как в исландских сагах. А благодаря тому, что защищал славу героев, героев великих. Того, кто был избранником Божьим, он считал героем, одним из великих. Даже если его облик и был невзрачным.