Визит к императору - [17]

– Да какая там ниточка, – снова возразил кто-то из скептиков. – Ну купит она где-нибудь на Лиговке какой-нибудь зверобой сушеный, и что с того? Да если ведьме даже и взбредет в голову отваривать сорняки, за городом их навалом, можно не покупать.

– Отставить разговоры. Если у вас родится более разумный оперативный план, я его с удовольствием рассмотрю, а критику, лишенную конструктивного начала, прошу прекратить. Кстати, ниточка может найтись где угодно. Прислушивайтесь к разговорам в очередях, просматривайте городские газеты, анализируйте выпуски новостей – чародеи часто оставляют за собой след таких событий, которые обыватели не могут объяснить, и потому охотно о них судачат. Что ж, если вопросов больше нет и всем все ясно, за работу, геноссен.[5]

Для начала Маргарита решила отправиться на Васильевский остров, в библиотеку Академии наук, отметить командировочное удостоверение и переговорить с коллегами, обещавшими помощь в работе. Приключения приключениями, а о служебных обязанностях забывать не стоит. Валька из солидарности поплелась вместе с ней, совершая по дороге маленькие открытия. Оказалось, что в Петербурге она не бывала с 1914 года, но помнила его прекрасно и теперь на каждом шагу поражалась переменам.

На Дворцовой площади, архитектурный облик которой практически не менялся десятилетиями, Маргарита решила успокоить страдающую ностальгией по прошлому подругу:

– Смотри, Валюша, здесь все по-прежнему – Зимний дворец, Александрийский столп, арка Генерального штаба… Все в привычном для тебя виде.

– Да что ты несешь? В каком привычном виде? Дворец перекрасили так, что и не узнаешь… Он был темно-красным, а не салатовым. А где скверик императрицы под окнами дворца? А где нормальная брусчатка? Что это за классики для Кинг-Конга выложили по Дворцовой?

Маргарита полагала, что к мелочам можно и не придираться, и напомнила о главном:

– Но столп-то ведь стоит?

– Да, хоть на чем-то глаз отдыхает! В России дышит все военным ремеслом, и Ангел делает на караул крестом, – продекламировала Валька старинную петербургскую эпиграмму.

Сарказм, присущий городскому фольклору, в Валькиных устах был почти незаметен, зато явно звучала гордость за отечественные армейские традиции.

На Невском Валька вновь принялась крутить головой и удивляться тому, что было вокруг:

– Это же дом Вавельберга! Бывший Торговый банк. Я и представить не могла, что обнаружу его в таком унылом состоянии! Он ведь совсем новенький, тысяча девятьсот двенадцатого или тысяча девятьсот тринадцатого года постройки!

– Ничего себе – новенький! Да ему же без малого сто лет! Но для вековой постройки он недурно смотрится – все-таки стены гранитом облицованы, а граниту что сделается?

– Это для вас, людей, сто лет – вечность, а для нас, бессмертных, – мгновение ока… А дом Торгового банка надо было видеть в прежние времена, когда все тут было ухоженным. Стекла в окнах сверкали, швейцар такой у дверей стоял – прямо генерал! Гранит с мылом мыли, чтобы пыль его не портила и копоть на разъедала. И дом смотрелся шикарно. Знаешь, как его называли? Денежное палаццо… А разве теперь он вызывает подобные ассоциации?

На Васильевском острове Вальке понравилось еще меньше, чем на Невском проспекте. Но Маргарита перестала обращать внимание на ее ворчание. Люди, долго живущие на свете, имеют привычку утверждать, что в прежние времена все было лучше. А Валька живет очень долго и помнит не только те времена, когда Санкт-Петербург, стольный град Российской империи, поражал блеском роскоши, но и те времена, когда никакого Санкт-Петербурга тут не было, а по пустынным берегам Невы в яростной жажде победы бодрым маршем двигались на врага ратники князя Александра, позже прозванного Невским… Кстати, судя по словам Вальки, с Александром Невским она была хорошо знакома и, предаваясь воспоминаниям, именовала его по-свойски Санечкой.

Маргарита никогда не спрашивала, сколько валькирии лет, а догадаться было не так-то просто, тем более Валька имела привычку морочить голову всем интересующимся данным деликатным вопросом и время от времени то уменьшала свой возраст на пару-тройку сотен лет, то прибавляла сразу полтысячи. По виду-то возраст валькирии никак не определишь: когда она смеется, выглядит совсем девчонкой, лет на двадцать – двадцать пять, не больше, но бывают дни, когда она устает, и тогда ей можно дать не меньше тридцати.

В вестибюле научной библиотеки шел интеллигентный питерский скандал – один из посетителей сцепился с продавцом книг, разложившим свой товар на столе у входной двери. Среди прочих раритетов там было выложено современное издание «дневников» Пушкина, которое вызвало бурю негодования у читателя библиотеки. Истошно вопя, что это – наглая фальсификация, бесстыдно порочащая память поэта (а поэт, как известно, наше всё, и даже больше), любитель-пушкинист так и бросался на книгоношу, поступившегося принципами в жажде наживы.

А тот в ответ активно огрызался, чувствуя в происходящем ущемление собственных коммерческих интересов. Дискуссия шла в жестком тоне, хотя, к чести петербуржцев, без использования выражений, которые принято называть «непарламентскими».