Византийское государство и Церковь в XI в.: От смерти Василия II Болгаробойцы до воцарения Алексея I Комнина: В 2–х кн. - [50]
Этот рассказ, помимо даже того, что в нем речь идет об усыновлении,[641] факте, совершившемся гораздо раньше, представляет ту непонятную для здравого смысла особенность, что Зоя, столько перенесшая от пафлаго–нян, по собственному побуждению и по совету тех приближенных лиц, которые прежде были устранены от нее и, разумеется, не могли быть расположены к Пафлагонскому роду, теперь опять возводит на престол одного из членов этого рода. Особенность эта заставляет недоверчиво отнестись к рассказу. И действительно, он оказывается несостоятельным при сопоставлении с рассказом современника и очевидца событий, Михаила Пселла.
9 декабря, после того как Пафлагон постригся, но прежде чем он умер, приняты были меры, чтобы императорский престол не сделался достоянием другой фамилии: именем императора издан был указ, в силу которого место удалившегося в монастырь императора занял Кала–фат.[642] При племяннике находились во дворце его дяди, Константин и Георгий, в качестве его ближайших помощников и советников, а Иоанн Орфанотроф в течении трех дней оставался в монастыре св. Бессреб–ренников, пока тело его почившего брата не было погребено. Эти три дня были для Иоанна не только днями глубокой скорби о потере любимого родственника, но и днями тяжелого раздумья и душевного колебания. Во дворце в ожидании решения, какое примет Орфанотроф, ни к чему не приступали, а Иоанн в это время находился в недоумении под гнетом зародившихся в нем подозрений к Калафату.[643] На выручку последнему в этот критический для его будущности момент пришел его дядя, Константин, постаравшийся успокоить Иоанна. К тому времени, как кончились похороны умершего императора, т. е. 13 декабря,[644] колебания у Иоанна закончились. По прибытии Иоанна во дворец была разыграна перед Зоей сцена, которая после пренебрежения, стеснений и ограничений, каким она доныне подвергалась, невольно подкупала ее в пользу Калафата. Пафлагоняне под предводительством Иоанна Орфанотрофа подвели к Зое Михаила Калафата, как усыновленного сына к матери, пали перед ней ниц, и объявили, что она может поступить, как желает: если желает, может взять в свои руки скипетр и править самолично, а если желает, может возвести на престол своего сына, Калафата, который в таком случае будет лишь носить имя императора, она же в действительности будет властвовать и над государством, и над императором, как над своим рабом. Чтобы окончательно устранить всякую тень сомнения и подозрительности во вдовствующей императрице, дана была ей на священных предметах присяга: Калафат клялся, что всю свою жизнь будет относиться к ней как к государыне, госпоже и матери, исполнять то, что она повелит.[645] Зоя сдалась, Михаил Калафат был провозглашен императором, коронован и в первые дни казалось, что не обманет надежд ни Зои, ни Иоанна; свою нареченную мать величал не иначе, как «моя царица», «моя госпожа», делал то, что ей было угодно, своего дядю тоже называл «господином», сажал близ себя на троне и насчет государственных дел был послушным орудием в его руках.[646]
Но двуличный и вероломный Калафат недолго медлил с обнаружением действительного своего настроения как к одной, так и к другому; скоро он заплатил им обоим черной неблагодарностью.
Михаил Калафат, вступив на престол, задался мыслью прочно на нем утвердиться. Ничего нет невероятного в том, что у него была жена (Ирина),[647] может быть, даже дети, и что намерением его было упрочить престол за своим потомством, совершенно устранив Македонскую династию. План действий, насколько можно судить по скудным данным, составлен был умно. Он знал, что в народе посеяно недовольство системой управления предшествующего царствования, что предмет, на который это недовольство направлено, — его родственники, стоявшие во главе управления. Известно было ему также, что аристократия враждебно смотрела на воцарение незначительного по происхождению, не из ее среды вышедшего Михаила Пафлагона и не иначе посмотрит на собственное его воцарение. И вот он решился прежде всего примирить с собой народ, доказав, что он не солидарен с господствовавшей до него системой, а потом найти точку опоры для своей власти; поскольку же аристократия не могла ему сочувствовать, то — искать приверженцев помимо нее, в других классах общества. Достигнув всего этого и таким образом подготовив почву, он предполагал сделать последний шаг — de facto и de jure закрепить за собой императорское достоинство и заставить забыть о доживавшем свой век отпрыске Македонского дома.
