Византийский узел - [16]

«Нервы, что ли, разыгрались? – одернул себя Сашка. – Чем ближе к боярской веси, тем изощренней скребут когтями кошки в груди. Со мной десять бойцов, считай подразделение, кроме Хлуда, прошли печенежские степи, остались живы – не сломались. Здесь все по-другому, другой противник. По словам бабки, если не успеем за день упокоить упырей, то ночью нас будут грызть, кусками пластать, любят они это дело. Добраться бы до той сволочи, которая заварила всю эту кашу, хлебай ее теперь, не расхлебаешься. А на людей кричать нельзя, при нынешней ситуации – это самое последнее дело. Бойцы должны видеть, что командир спокоен, обстановка ясна, отданные приказы четки и верны. Эх, мне бы их уверенность! Так, скотина, возьми себя в руки».

Узкая лесная дорога, проходящая между по-весеннему голыми кронами деревьев и кустов, скрашивалась иногда зеленью попадающихся сосен и елей, да редким кустарником можжевельника, торчащего ветлами у самой земли. Шелест песка под копытами да легкое бряцанье конской упряжи нарушали лесную тишину. Солнце находилось в той точке небосвода, когда каждому становится ясным, еще чуть-чуть и наступят сумерки, не за горами ночь.

– Хлуд, где мы находимся?

– Это, сотник, уже земли боярина Военега. До веси десятка полтора верст-то и осталось.

– Сто-ой! Павел, ко мне.

Пашка подъехал к Горбылю, натягивая узду, осадил лошадь.

– Звал, батька?

– Вот что, Пашок, поскачешь вперед, а мы за тобой гусиным шагом двинем. Твоя задача – определить место ночлега. Нам, на ночь глядя, ближе к византийскому цирку подъезжать никак нельзя. Для здоровья вредно. Исполняй.

– Слушаюсь!

Поскакав вперед по дороге, Павел на глазах у сослуживцев растворился в мареве в одночасье спрессовавшегося воздуха перед мордой его коня, миг, и он стал невидим. Только по звуку можно угадать, что где-то впереди скачет всадник.

Не торопясь, цепочка всадников растянулась по дороге.

«Сейчас определимся с ночевкой, устроим себе лежку, перекантуемся как-нибудь до утра. Надо будет еще до света поднять народ, как говорится: «Время – деньги». А для нас актуальнее: «Время – чья-то сохраненная жизнь». Что бы ни произошло, нужно выжить».

Уже в сумерках вороп подъехал к спешенному, наблюдающему за движением воев, Павлу Он стоял у мало заметной в лесной темени тропы.

– Метров триста отсюда в лесу пятачок, поросший редколесьем. Поляной назвать трудно, но все разместятся, – доложил Пашка.

– Веди.

Лес надвинулся на путников сплошной чернотой, застил и землю и небо, и воздух, обнял прелым сладковатым запахом, постелил им под ноги мягкие, неслышные мхи. Добравшись до искомой полянки, дружинники наломали с елей лапника, бросив его на землю, сверху постелили попоны, постели готовы. Обиходили лошадей, сами заправились сухомяткой. Стемнело окончательно. Поделив ночь на две смены караула, Сашка улегся спать, оставив за собой дежурство в «час волка».

– Есть кто живой?

На громко произнесенный вопрос, ответа не последовало. Большой терем, как и вся деревня, был пуст и молчалив.

Солнечным утром десяток Горбыля пересек черту настежь открытых ворот северянской веси. Деревня встретила прибывших людей тишиной улиц. Ни лая собак, ни мычания и блеяния скотины, ни людского говора наворопники не услышали. Проезжая по улице, Сашка наблюдал картину погрома. Открытые калитки, кое-где створы ворот, избы, ощеренные выбитыми дверьми, встречались проломы в крышах.

– Разобрались парами, проверяйте избы, может, кого живого найдете. Хлуд, веди к боярской хате.

Стоя в светлице боярского терема, Горбыль анализировал ситуацию, в которую окунулся по самые ноздри. Он уже успел прочесть послание неизвестного. Кусок бересты, пришпиленный острым небольшим ножом к столешнице длинного стола, на котором ровным, каллиграфическим почерком, было написано: «Вы все здесь подохнете. Вас заживо сожрут. Спасайтесь, если сможете».

«Однако большой оригинал. Заботится о нас, предупреждает. Цирк уехал, клоуны остались. Ты, родной, в доблестной Российской армии не служил, знал бы, спецназ не сдается. Мы тебя, урода комнатного, сами сожрем, кровь по капельке выпьем».

Послышался топот бегущих ног, в помещение вбегали подчиненные.

– Что топаете, как слоны в посудной лавке?

– Там это, батька, – запинаясь от волнения, подал голос Людогор. – Там, во всех домах живых нема! Обглоданные кости людей и животных, стены в потеках крови, кое-где куски мяса валяются, оторванные головы людские. Даже собак пожрали, людоеды проклятые.

Бойцы стояли в молчании, поглядывая на своего командира. На бледных лицах читалось ожидание приказа, понуждающего к действиям.

– А вы чего ожидали увидеть? Думали, что упыри вас здесь хлебом-солью всей толпой встречать выйдут. Вот, мол, отведайте, уважаемые, нашего угощения! Так, что ли?

– Что делать будем, батька? – за всех задал вопрос Людогор.

– Слушай приказ! Работаем боевыми двойками. Быть готовым к реальному бою, не расслабляться. Хлуд.

– Я, батька!

– Сколько у боярина в дружине воинов было?

– Двадцать семь, вместе со мной, Трутом и Умыслом.

– Значит, осталось двадцать четыре, приплюсуем сюда боярина, двадцать пять. Короче, самым тщательным образом прочесываем территорию деревни. Ищем свежие захоронения. Нашли, раскапывайте. Трупы вытаскивать на солнышко и кол осиновый в грудину. Обезвреженных упырей сносить и складировать на дорогу центральной улицы. Времени у нас – до захода солнца. После пересчета трупы сжечь. Не успеем, тогда пипец нам настанет. Я ясно выразился?