Византия - [11]

Противоположный берег – фракийский – усеян был отдельными зданиями и увенчан монастырем, а на монастырской симандре – железном диске, подвешенном к станку – ежечасно отбивал молоток, возвещавший ударами часы. Фракийский берег уходил в глубину залива и тонул, сливаясь с Босфором, стремительно, как река, катившим меж берегов Азии и Европы свои синие волны, которые день золотил лентами сверкающей чешуи.

Византия расстилалась за Сабаттием, оттененная Святой Премудростью и Великим Дворцом Самодержавных Базилевсов. Безумная роскошь дворцовых садов разодела первый холм убором роз, гелиотропов, кипарисов, мальвий, волокнянок, ив и дубов. Немного пониже вырезалась овальная терраса Ипподрома, украшенная кольцом статуй, в мертвом бесстрастии созерцавших землю и море, весь европейский берег до самого Киклобиона, пригороды, тянувшиеся за предместьями, весь Золотой Рог, Босфор, Хризополис и Халкедон, – на Азиатском берегу.

Приближались трое бедняков: один, очень дородный с волосами, как-то одеревенело ниспадавшими ему на спину. Другой – худой, с кожей, плотно сжимавшей его костлявое лицо, слабо оттененное плоскими бакенбардами. Третий – со взглядом, в котором сквозили порочные вожделения, с приплюснутым носом, иссиня красным пятном на щеке и жидкой бородой. Он был костлявый, высокий, почти исполинского роста. Они окликнули Сабаттия, и тот поднялся, но затем снова сел на корточки, крича им:

– Бесполезно тревожить меня! Вы узнали тайну Базилевса Византийского, но Базилевс этот не нуждается в вас, и вы бродите теперь в муках. Свой достаток я хочу иметь не от высоких степеней, которых не будет никогда у вас, и до которых нет мне никакого дела, но от продажи дынь!

Трое прохожих остановились перед Сабаттием, и он как в бреду, весь во власти своих рассуждений, в которых проглядывал здравый смысл – продолжал:

– Ты продаешь ослов, Палладий, а ты, Гераиск, водишь ученых медведей и собак, и ты, Пампрепий – ты носильщик. Не заботьтесь ни о чем другом и богатейте! Я не брошу продажи моих дынь и не пойду за вами. Я знаю, что Базилевс, о котором вы часто говорите мне, пойдет не с вами, но с Гараиви. Зеленые приветствуют его. Православные молятся за него. У вас нет ни могущества Зеленых, ни благочестия православных, посвятивших себя Святой Пречистой. Оставьте меня! Я не хочу ничего умышлять против Константина V.

Тогда трое прохожих с жестами, выражавшими разочарование, оставили его. Едва они скрылись, как продавец дынь воскликнул:

– Великий Иисусе! Пресвятая Богоматерь!

Медленно подплывала ладья, а в ней двигалась чья-то спина, показывая причудливый узор: торжествующего единорога, чудовище с когтистыми лапами, которые красовались в неискусном сочетании с бородатой головою патриарха. Опустились весла, спина откинулась и выпрямилась. Гараиви привязал свою ладью у берега и, выйдя, быстро подошел к Сабаттию, сидевшему по-прежнему на корточках:

– Великий Боже! Всемогущий! Я говорил о тебе с Гераиском, Палладием и Пампрепием; они сулили мне высокие степени, если я присоединюсь к заговору против Константина V в пользу Базилевса, который показывается с тобой, которого приветствуют Зеленые и за которого молятся православные, вверившие себя попечению Святой Пречистой!

Посыпались камешки, засверкал конический шлем без забрала, к ним направлялся спафарий, как бы исшедший из самых недр стены, имевшей здесь потайной ход. Он выползал из подземного хода: сперва показалась юная, энергичная, черноволосая голова, потом грудь, наконец, все тело, облеченное в чеканную кольчугу, голые ноги, обутые в черные башмаки, о которые колотился длинный меч. Не отвечая ничего Сабаттию, Гараиви повел нового пришельца – Сепеоса – к своей ладье, которая сейчас же отплыла, преследуемая взорами продавца дынь.

– К Золотым Вратам!

– Да, к Золотым Вратам!

Сепеос молчал, растянувшись на дне лодки, нехотя прикрывая лицо локтем, а Гараиви ударял веслами по воде, вспенивая ее белоснежной накипью, и извилисто подвигался к далекому желтому берегу, одетому зеленью деревьев, ронявших ползучие тени.

Залив уходил в Пропонтиду, которая синела, усеянная остроконечными парусами. Справа городские стены отражались в водах каналов, протянувшись до Киклобиона у Золотых Врат. Немного за Буколеоном, одним из зданий Великого Дворца, который высился многими куполами, середина стен перерезалась вратами Феодосия и Юлиана. Медленно вращались солнечные часы Буколеона над передним его алым портиком, у входа в который бились бронзовые лев и бык, причем в шею быка лев вонзил зубы и свирепо охватил сверкающими лапами его рога.

Иногда панцири переливались под стенами, блестели на головах шлемы, такие же, как на спафарий, мелькали очертания луков, сверкали мечи. Гараиви греб тогда быстрее, и его тяжелое хрипение мешалось с ударами весел. Наконец, Сепеос медленно выпрямился. Ладья скользила перед воротами Феодосия, невдалеке от Золотых Врат, скрытых пока от глаз цепью укрепленных зубчатых стен, четырехгранные кирпичные зубцы которых пожелтели, выжженные солнцем.

Гараиви тихо затянул песенку, довольный, что без происшествий проплыл мимо крутых стен этой части города, с которых стражи изучали горизонт. Опасения спафария тоже рассеялись, и он без предосторожностей выпрямился поудобнее, поднял мужественную голову, расправил мягкие усы, тряхнул мускулистыми плечами. Стражи на стенах по-прежнему стояли неподвижно, отмеченные очертаниями копий, увенчанных вьющимися султанами. Жалобная песенка Гараиви гармонично сочеталась с ударами весел, плашмя ударявшихся о воду, переливавшуюся струями. Сепеос начал: