Византиец - [64]
Папа Пий II. Комментарии
В этом смятении чувств Н. терялся. Это была и гордость, и щемящая грусть даже не столько от расставания с любимым человеком, сколько от того, что кончалась его осознанная и осмысленная жизнь. И безотчетная ностальгия: он знал, что больше такого невероятного счастья и азарта борьбы ему уже не испытать.
После отъезда Зои на севере его не задерживало ничего. Н. медленно повернул назад.
Снова оказавшись в родной курии, Н. вернулся к выполнению своих секретарских обязанностей. Только на этот раз работа показалась ему еще более унылой и бессмысленной, чем прежде.
Разумеется, никаких вестей Н. не получал. Но он столько раз прокладывал в уме дорогу Зои до Москвы, что помнил ее почти наизусть. К тому же один раз ему самому довелось проделать этот путь. Так что более или менее точно Н. всегда знал, где Зоя находилась в тот день. Он высчитывал, когда Зоя должна была прибыть в Нюрнберг, когда в Любек, когда увидеть башни псковского кремля, когда подойти к Москве. По его прикидкам торжественное вступление Зои в Москву и венчание, которое предполагалось сразу, могли состояться где-то в середине ноября.
И, конечно, Н. продолжал, больше по привычке, чем из интереса, следить за посольством Виссариона. В этом случае как раз наоборот — вести поступали регулярно. Все-таки Европа довольно маленькая.
При всей специфике их отношений Виссарион делился с Н. перед отъездом своими сомнениями. Старый кардинал ничего не ждал от этого посольства. Н. соглашался. Но Виссарион считал, что причина в моменте, что нужно немного подождать, основательнее подготовиться. Он надеялся, что станет чувствовать себя лучше. Старость всегда боится закрытых дверей. Н. оценивал перспективы своего бывшего учителя как куда более печальные.
Проблема заключалась не в том, что Сикст IV выбрал неудачный момент, чтобы в сотый раз попытаться склонить государей Европы к участию в крестовом походе. Дело было в другом. Прошла эпоха, когда в Париже и Милане, Вене и Неаполе всерьез обсуждали этот грандиозный проект. Более того, прошла эпоха самого Виссариона, когда он с блеском выполнял все поручения, в буквальном смысле мог все и воспринимался как второй, а может быть, и первый человек в апостольской церкви.
Нет, Виссарион не стал глупее, не впал в старческий маразм и не так уж сильно одряхлел. У него не намного убавилось цепкости и изворотливости ума. Но в складывающейся ситуации физическое состояние кардинала не имело особого значения. Всю свою политическую карьеру Виссарион построил на двух основаниях: на Флорентийском Соборе и на крестовом походе. Сейчас оба лежали в руинах. От единения церквей не осталось ничего. Об этом не хотели и слышать не только на Руси, но даже в оккупированной турками Греции. А крестовый поход попросту выдохся.
Скорее всего, как думал Н., в глубине души Виссарион понимал это, может быть, даже лучше остальных. Но деревья умирают стоя. Старый кардинал не мог остановиться. Ему поручили собрать христианских государей Европы под знамена Святого престола. И он со всем напором своей по-прежнему азартной натуры взялся за дело. У него ничего не вышло.
Судя по поступавшим сообщениям, Виссарион долго не мог добиться аудиенции у Людовика XI. По прежним меркам — вещь неслыханная. В былые времена короли и прочие государи сами были готовы скакать через пол-Европы, чтобы удостоиться аудиенции у Виссариона. Наконец в конце августа 1472 года Людовик принял кардинала в Шато Гонтье. Встреча не только не увенчалась успехом, но и прошла в крайне неприятной обстановке. Людовик демонстративно не скрывал своей досады по поводу отказа Виссариона отлучить от церкви герцогов Бургундского и Бретанского. Французские друзья Виссариона, включая его давнишнего соратника канцлера Сорбонны Гильома Фише, на сей раз не смогли помочь.
Кардинал не привык к подобным поражениям и переживал свою неудачу очень тяжело. На нервной ли почве, или от перемены климата, или просто пора пришла — Виссарион заболел. Обострились все его многочисленные хвори. Следовало возвращаться. 1 октября Виссарион снова оказался на итальянской земле, в Турине. Здесь он получил последний удар. От встречи с ним уклонился миланский герцог Галеаццо Мария Сфорца, который, собственно, как предполагал Н., и приложил руку к тому, чтобы настроить Людовика против Виссариона. Такого позора Виссарион не перенес. Он слег.
Когда Н. сообщили об этом, перед ним не стоял вопрос: что делать? Тот факт, что этот человек вначале пытался его соблазнить, а потом посылал к нему наемных убийц, сейчас не существовал. Для Н. Виссарион оставался в первую очередь и навсегда учителем, первым и единственным, заменившим для него и семью, и друзей, и родину.
Виссариона повезли в Равенну. Н. поспешил туда же. И успел вовремя. Виссарион, хотя уже не вставал, находился в здравом уме. 31 октября Н. в последний раз посидел у постели кардинала на секретарском стуле. Прерывающимся, булькающим голосом Виссарион надиктовал короткое письмо Сиксту IV. В этом прощальном письме Виссарион говорил не о крестовом походе, а о своем завещании. Виссарион просил папу дать необходимые распоряжения, чтобы оно было выполнено. По существу, речь шла о третьем любимом ребенке Виссариона — о библиотеке.
Политика создает историю, и политика же ее разрушает… и никого не щадит. Даже жизнь почившего гения может стать разменной монетой в этой игре с высокими ставками… Стремясь усилить свои позиции на мировой арене в разгар холодной войны, наша держава заигрывает с русской диаспорой на религиозной почве и готовит первый шаг к сближению – канонизацию Н. В. Гоголя. Советскому разведчику, много лет прожившему в Европе, поручено найти в Италии и уничтожить секретные свидетельства о жизни великого русского писателя.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Повесть о рыбаках и их детях из каракалпакского аула Тербенбеса. События, происходящие в повести, относятся к 1921 году, когда рыбаки Аральского моря по призыву В. И. Ленина вышли в море на лов рыбы для голодающих Поволжья, чтобы своим самоотверженным трудом и интернациональной солидарностью помочь русским рабочим и крестьянам спасти молодую Республику Советов. Автор повести Галым Сейтназаров — современный каракалпакский прозаик и поэт. Ленинская тема — одна из главных в его творчестве. Известность среди читателей получила его поэма о В.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.