Vive le basilic! - [40]

Мадам Y показала, что длительное время состоит в незаконной связи с мсье Z.

Мсье Z показал, что встреча была единственной и отнюдь не любовной. Мадам Y, каковую он знал еще до ее замужества, полагая столь же красивой, сколь и легкомысленной, прислала ему письмо, в котором умоляла о встрече, так как, по ее словам, оказалась в затруднительном положении. Письмо мсье Z, будучи порядочным человеком, уничтожил.

Полиция оказалась в затруднительном положении, так как мадам Y c готовностью признавала свою вину, а мсье Z таковую категорически отрицал. При этом мсье Y более всего был озабочен тем, дам ли я в «Бинокль» информацию о разоблаченном адюльтере. Я обещал и, как видите, выполняю обещанное. По моему предложению в протоколе отмечено, что пытавшийся покинуть квартиру через черный ход Z был одет, в то время как мадам Y оставалась в постели, хотя имела достаточно времени, чтобы привести себя в пристойный вид. Более того, обладающий немалой наблюдательностью комиссар обратил внимание на то, что одежда мадам Y брошена таким образом, словно женщина раздевалась без посторонней помощи и в большой спешке.

Будучи озадачен происходящим, я провел небольшое расследование – в частности, опросил привратника и соседей. Привратник либо глух и слеп, либо проявляет свойственную его должности осторожность, но одна из жилиц несколько раз видела выходящих из указанной квартиры порознь женщину под вуалью и высокого (свидетельница на этом настаивает особо) мужчину, по описанию нисколько не похожего на Z, зато весьма напоминающего Вас. Абзац.

Мне удалось выяснить, что после подписания протокола мадам Y отправилась домой, мсье Z сел в фиакр и назвал собственный адрес. Зато мсье Y вышел на Помпейский бульвар, последовательно посетил два бистро и, неоднократно оглядываясь, прошел до набережной, где взял фиакр до площади Республики, откуда проследовал пешком до Вашего дома, в каковой и вошел. Не нужно быть полицейским, чтобы предположить в этих действиях доклад слуги господину.

Я был бы готов отдать должное Вашему замыслу при всей его безнравственности, не повторяй он в деталях роман блистательного мсье Вида, живописующий попытку устранить Луи Клермона при помощи якобы оскорбленного мужа. То, что триста лет назад едва не стало трагедией, в наш циничный век обернулось фарсом. Вы совершили ошибку, велев мсье Y (или не воспрепятствовав ему в его намерении) избрать в свидетели меня. Если б не это прискорбное для Вас обстоятельство, Вы бы не только избавились от конкурента, но и положили конец порочащим Вас разговорам о Вашей связи с мадам Y. Что ж, решив кого-то погубить, позабытый Республикой и Вами Господь лишает свою жертву разума, а порой, как в случае Брюна, де Гюра, Пишана и Вашем, еще и вкуса. Амен!

Не уважающий Вас, мадам Y и ее супруга барон Пардон».

– Зло, – патрон погасил одну папиросу и тотчас закурил следующую, – но это отучит их шутить с «Биноклем» и заодно сделает де Шавине – ведь это был он? – шелковым. В номер.

Глава 3

В день рождения деда мадам Пайе встала и потребовала накрыть стол в его кабинете, зажечь побольше свечей и подать коньяк, утку и печеные яблоки. Ответ на ворчанье служанки и сомнения внука был резким и кратким:

– Я дождалась, а чем скорей, тем лучше – тебе пора в полк. И надень мундир.

Анри уступил. Он еще не привык ни к холоду, ни к тому, что этот дом через несколько месяцев или недель опустеет и отойдет ему. В Шеате капитан вспоминал Пти-Мези как нечто неизменное, где пахнет яблоками и где живет и будет жить всегда маленькая быстрая женщина с жаркими глазами. Его бабушка, на которую он так не похож.

– Страшна́ я стала, – почти весело сказала басконка, допив первый бокал. – Все думаю, как мы с Анри встретимся… Вдруг туда приходят такими, как в гроб кладут? Кто раньше успел, ждет на пороге, ждет, а как дождется, не поймет, что за развалина к нему лапы тянет. Вот он, ад-то… Перца много. Тебе много.

– В Шеате я привык к острому.

– Похоже, ты вообще там привык… Злишься на нас?

– За что?

– А за что на стариков злятся? Кто на то, что скрипят и жить по-своему не дают, кто на то, что мало оставляют… Зря Анри твое псу под хвост выкинул – и титул, и поместье. Верность верностью, а жизнь – жизнью. Отец Анри уж на что Клермонам верен был, а когда Шуаз обложили, велел сыну хватать Эжени и бежать. Повезло им, конечно…

О мадам Пайе, вдове трактирщика, подобравшей подростка-аристократа и его сестренку, Анри слышал много раз.

– Дедушка правильно сделал, оставшись Пайе.

– А что отцовское имя из-за скота Клермона отшвырнул – нет. – Худенькая ручка зашарила в пышных юбках. – Помнишь, как в бюро залез? Четыре года тебе было…

– Помню, – усмехнулся тридцатилетний легионер: не запомнить воистину генеральскую трепку было немыслимо.

– Бери. – Мадам Пайе протянула внуку ключи. Они были теплыми и, кажется, пахли корицей. – Бумаги в верхнем ящике. Дела в порядке, богачом тебе не стать, но и по миру не пойдешь.

Она неторопливо пила коньяк и говорила про доход с купленной после смерти мужа фермы, про акции Северной железной дороги, ставки Военного банка, куда помещены остатки вырученных за имение денег, и сейф в «Банке Дави», где хранятся драгоценности: жемчужное ожерелье и рубиновый гарнитур. Подарки императора… Анри про них знал, помнил он и заточённый после переезда в ящик портрет, на котором била в тамбурин юная чернокудрая поселянка в королевских драгоценностях…