Витязи из Наркомпроса - [5]

— Среди них будет и наш человек. Мой человек, если говорить конкретно.

Сванидзе хотел было спросить, кто именно этот «наш» человек, но вовремя спохватился — личная агентура, это святое. О таких вещах оперативника не будет спрашивать и сам Железный Нарком, батыр Ежов.

— А сколько всего человек будет в этой… комиссии? — поморщился Сванидзе. Идея комиссии хотя бы такого ничтожного ведомства, как Наркомпроса, но в вотчине НКВД ему определенно не нравилась. Вот не нравилась, и все… Предчувствие, что ли, у него было нехорошее?

— Наталья Вайнтшейн, из комсомольцев, Бекренев, и Охломеенко. Эти двое из бывших…

Сванидзе наморщил высокий, переходящий в лысину лоб:

— Вайнштейн? Она что же, из наших, в смысле, она — еврейка?

Удальцов-Тютюкин-Шпильман пренебрежительно махнул рукой:

— Я, вас ист зи юден?… Муттер фон ихрем руссишен швайне, а отец, да! Истинно наш! И что его заставило грязных ублюдков-полукровок плодить, убей, не понимаю…

«Ишь ты, грязная, говоришь, полукровка?… А сам-то ты кто? Чьих будешь? Уж не гой ли еси, добрый молодец?» Чистокровный ашкенази, сын и внук сухумских раввинов, Николай Иванович полагал иных аидов не совсем уж настоящими аидами, если вы таки меня правильно понимаете.

— Ну, с комсомолочкой мне более или менее понятно… а вот остальные?

Шпильман-Удальцов-Тютюкин презрительно скривил свои полные алые губы, похожие на насосавшихся кровью пиявок:

— Один будет из совсем уже БЫВШИХ людей. Беляк, офицеришка. Пришипился нынче, как мышь под веником. Мы его думали было подмести к «Весне», но… Какие-то там у него странные покровители нашлись, я так и ничего и не понял! А второй и еще того лучше. До Октябрьского переворота он был служитель культа, а прикинулся нынче сельским учителем. Впрочем, он действительно преподавал в своей, как это… а! в церковно-приходской школе. Во всяком случае, они оба будут смотреть Вайнштейн в рот, дабы им не припомнили их старые грехи. Все будет абгемахт! Неожиданностей не будет! Никаких! Натюрлих!

… Но не знал пламенный чекист, никогда не знавший и не понимавший, собственно, русский народ, что в России все неприятные для инородцев неожиданности имеют закономерную, жутко пугающую врагов привычку обязательно случаться…

1.

«Полежу еще только одну маленькую минуточку…» — сонно подумала Натка, утыкаясь своим выдающимся, как у галчонка, носом в тощую подушку. Будильник, вроде бы уже своё отзвонивщий, в ответ на её невысказанную мысль, снова протестующе и злобно вякнул.

А потом стал оглушающе громко тикать… нет, не так. Он стал ТИКАТЬ. Бам-блям, бам-блям. Так, что жестяной тазик, в котором будильник стоял, аж жалобно позвякивал… И это было хорошо.

Что хорошо? Да то. Что он вообще тикал! Потому как, например, выпущенные на Втором Московском часовом заводе будильники могли тикать только вверх своими блестящими хромировкой ножками! Даже загадка была такая шутливая: «Кто над нами вверх ногами? Муха? Нет. Будильник „Слава“!» Вот такая была у них интересная конструктивная особенность.

А что делать? Ну не умели выпускать на Втором Московском часовом заводе часовые механизмы… А вот свою основную продукцию — а именно, минометные взрыватели, пролетарии ВМЧЗ зато делали совершенно отменные. Ни одного отказа.

Да, так вот — на секунду Натке вдруг представилась, что её коротко остриженная, ровно после тифа, головка (зато ежедневная экономия времени на причесывание!) стала похожа на выигранную ей в лотерею Мособлпотребсоюза кустарную игрушку: на двух деревянных досточках сидят искусно вырезанные колхозник и медведь с молотками в руках, и, когда досточки двигаешь взад-вперед, то фигурки, поочередно нагибаясь, колотят своими молотками по цилиндру английского империалистического буржуина…

Нет, товарищи, это совершенно непереносимо! Она вовсе не терпеливый деревянный Чемберлен.

Рывком поднявшись, Натка сбросила на пол покрывальце, покрытое там и сям прорехами, зашить которые все не доставало девушке личного времени, и, потирая кулачками глаза, осмотрелась… Сквозь высокое и узкое окошко, на котором отсутствовал даже намек на занавеску, ибо комсомолке нечего скрывать от Партии и советского народа, в комнату врывался острый, как прожекторный луч, яростный солнечный свет, в котором неторопливо плавали сонные пылинки (Натка ежеден наказывала себе сделать, наконец, влажную уборку! но, увы, всегда ей мешало то одно, то другое… Вчера вечером, например, она до полночи азартно конспектировала «Анти-Дюринга». Увлекательнейшая оказалась вещь!)

На сияющей побелкой стене все также лукаво и мудро щурился дорогой Ильич, читающий «Правду».

На застеленном пожелтевшей газетой широком подоконнике, который практичная Натка использовала вместо кухонного стола, все так же стояла красивенькая жестянка из-под кантонского чая, доверху забитая смятыми окурками папирос «Беломорканал», производства ленинградской фабрики имени Урицкого, и все так же валялись вверх лапками три мухи, издохших с лютой голодухи. Правда, теперь к ним еще прибавился околевший по той же причине рыжий таракан.

Все было как обычно, все было хорошо…

Да что-то нехорошо! Натка нахмурила мохнатые бровки и задумчиво пошмыгала своим горбатым носиком… А, все понятно! Седьмой уж час, а в комнате тихо! Непорядок.