Витязь на распутье: Феодальная война в России XV в. - [60]
Во втором послании (скорее всего от 29 сентября 1452 г.) митрополит Иона писал новгородскому архиепископу Евфимию, что до него дошли его «речи». В них Евфимий писал:
«…будтось яз посылаю к тобе и пишу о князи Дмитреи Юрьевичи, а называя его сыном». Но посмотри в ту посланную мной грамоту, ведь в ней «не велю с ним ни пити, ни сети? Занеже сам себе от христианства отлучил… (пропуск в рукописи. — А.З.) своему брату старейшему великому князю Василию Васильевичи), а еще он же, своею волею, какую великую церковную тягость на себе положил и неблагословение всего великого Божиа священьства, да и грамоту на себе написал, что ему потом брату своему старейшему великому князю и всему христьанству лиха никакого не хотети, ни починати; да то все изменил». Евфимию якобы известно «нашими грамоты, что после тое своее грамоты князь Дмитрей колика есть лиха починил, и крови христианскиа пролилося, и запустениа от него».
Разве после этого можно называть его «духовным сыном»?
Евфимий писал митрополиту, что прежде князья приезжали в Новгород «и честь им въздавали по силе», а митрополиты таких грамот, как Иона «с тягостию», не присылали. Но ведь тогда и князья такого лиха не чинили, как Шемяка, возражал ему Иона. Князь Дмитрий ведь «княгиню свою, и дети, и весь свой кош оставя у вас в Великом Новегороде, да, от вас ходя в великое княжение, христианство губил». Митрополит писал, чтобы Евфимий с посадником, тысяцким и Великим Новгородом послали «с челобитьем и со всею управою» к Василию II, и обещал за них печаловаться[782].
Тем временем жизнь при великокняжеских дворах брала свое. Одни владыки отходили в царство теней. Кто-то женился. Нарождалось новое поколение князей, которые еще не скоро станут активно вмешиваться в ход большой игры за власть. Словом, лихорадка военных тревог подходила на этот раз к концу.
В канун Троицы 1452 г. (4 июня) наследник московского престола Иван Васильевич женился на дочери тверского великого князя Марии[783]. Он достиг уже того возраста (целых 12 лет было тогда княжичу), когда союз с Тверью Москва могла закрепить «браком надежды». К тому же княжич Иван только что вернулся после победоносного похода на кокшаров. Венчал молодых Новоспасский архимандрит Трифон, старый друг Василия II. Тот самый Трифон, который в годину жизни трудную, в 1446 г., в Кириллове монастыре освободил Василия Васильевича от «крестного целования» Шемяке[784]. Да и сам отец Марии был еще молодцом. Зимой 1452 г. Борис Александрович вторично вступил в брак. На этот раз его супругой стала дочь суздальского князя Александра Васильевича Глазатого, который после некоторых колебаний вслед за своим братом Иваном Горбатым впрягся в московскую колесницу[785].
Пример чадолюбия показывал и Василий II: 8 августа 1452 г. у него родился очередной сын — Андрей Меньшой[786]. Омрачила великокняжескую семью только смерть престарелой матери великого князя Софьи Витовтовны (5 июля 1453 г.).[787].
23 июля 1453 г. в Москву из Новгорода пришла весть, что там «умре напрасно» князь Дмитрий Юрьевич Шемяка[788] Так весьма деликатно в великокняжеских московских летописях последующего времени (70-х годов XV в.) сообщается о смерти злейшего врага Василия II. Правда, здесь же вскользь отмечается, что сообщивший эту новость некий подьячий Василий с весьма выразительным прозвищем — Беда сразу же получил за это дьяческое звание. В независимых летописях говорится лапидарно — «умре со отравы»[789].
Но шила в мешке не утаишь, и другие современники добавляли подробности отравления князя Дмитрия. Говорили, что «даша ему лютаго зелия»[790]. Отраву якобы из Москвы привез доверенный дьяк Василия II Степан Бородатый — тот самый просвещенный книгочей, который и летописцы хорошо знал, и дело выполнял исправно. Степан передал отраву то ли новгородскому боярину Ивану Котову[791], то ли посаднику Исааку Борецкому[792]. Боярин разыскал повара, служившего Шемяке, с подходящим для предназначавшейся ему миссии прозвищем — Поганка. Тот поднес князю отраву «в куряти». После 12-дневной болезни 17 июля Дмитрий Шемяка скончался[793]. Причастность к его гибели новгородского боярства, стремившегося урегулировать свои отношения с Василием II, весьма вероятна. Князь в ореоле побед мог еще представлять интерес для Новгорода, но князь, терпящий поражение за поражением, только вызывал досаду и раздражение, а заодно и желание поскорее избавиться от него.
Расправа с Дмитрием Шемякой вызвала недовольство в разных кругах русского общества. Уж очень выбрано средство позорное. Одно дело — победа на поле боя, другое — отрава втихомолку. Все сразу повернулось другой стороной, чем это было до смерти князя Дмитрия. Из князя-«изгоя», неудачника, полуразбойника он превратился в князя-мученика, в князя-героя, которого его враги не смогли победить в честном противоборстве. Правда, и тут церковная хула могла сделать многое, но далеко не все.
Когда подьячий Василий Беда получил в Москве за сообщенную новость о смерти князя Дмитрия звание дьяка, то «прорекоша ему людие мнози, яко ненадолго будеть времени его, и по мале сбысться ему»
