Витающий в облаках - [26]

И оступается он на том же самом месте - в каких-то пяти шагах от Даблина. Но теперь он знает, что нужно делать. Незачем бросать кирпичи, пытаясь сохранить равновесие. Незачем падать на четвереньки, руша коленями ещё не просохшую кладку. Незачем, всё-таки соскользнув, цепляться руками за край, висеть на пальцах и ждать, пока Даблин опомнится, пробежит бесконечные пять шагов и, испуганно матерясь, втащит его на стену.

Потому что теперь Леонид умеет летать.

Всегда. Независимо от настроения.

Это очень важно: не зависеть от настроения. Ибо счастье неопределимо и непослушно, а летать надо уметь всегда.

Вот это место. Вот здесь ему суждено оступиться, упасть и долго висеть на пальцах - в четырёх метрах над битым кирпичом и над иззубренными останками какого-то агрегата. И Леонид оступается. Но, сделав порывистый шаг вправо и ощутив под ногой пустоту, он не бросает свои одиннадцать кирпичей. Он лишь крепче вжимается подбородком в самый верхний, одиннадцатый, и, плавно оттолкнувшись левой ногой, отделяется от стены. Кирпичи пахнут стружками и слегка царапают подбородок, но это пускай, потому что сейчас не до них: кажется, он не совсем правильно оттолкнулся. Кажется, слишком резко. Леонид вытянул левую ногу вниз, нащупал стену и оттолкнулся ещё раз - помягче.

Вот теперь так. Теперь главное - держись.

Ржавые останки внизу шевельнулись, разворачиваясь хищными остриями вверх, и Люся испуганно вскрикнула. Это ничего, - сразу сказал Леонид, это они просто пугают. Ты, главное, держись крепче и не смотри вниз. И он осторожно пронёс Люсю над злобно ощеренными зазубринами, над спящими палатками, над вагончиком штаба отряда, а потом высокий берег скользнул под ними, мигнув большой чёрной проплешиной от костра, и ухнул вниз, распахнулся крутым глинистым обрывом, и Звонкая протока обдала их ночным влажным дыханием, а юго-западный ветер высвистнул что-то отчаянно-весёлое и спикировал в темноту - оторвать, наконец, бумажного змея от проводов и зашвырнуть в облака.

- Ничего у него не получится, вот увидишь! - заговорщицки шепнул Леонид.

- У меня тоже, - сказала Люся. - Один раз получилось - да и то, наверное, случайно.

- Неправда, - сказал Леонид. - У тебя здорово получается. Я же чувствую: ты почти ничего не весишь!

Люся благодарно засмеялась и уткнулась ему в плечо, пряча лицо от ветра. Мягкий золотистый локон выбился у неё из-под берета, затрепетал на ветру, щекоча Леониду то нос, то подбородок, но Леонид изловчился и ухватил локон губами. Волосы были колкими и пахли кедровой стружкой. Их было очень много.

- Пропал твой берет! - догадался Леонид.

- Да нет же, - сказала Люся, - это уже потом, когда мы свалились в протоку, неужели ты всё забыл?

- Хорошо, что никто не видел, - уклончиво сказал Леонид, потому что не помнил, во сне это было, или на самом деле. Бывают такие сны, в которых вспоминается не то, что было, а то, что приснилось когда-то. И, может быть, это - как раз такой...

- Ты потом долго болел? - спросила Люся.

- Совсем не болел, - неуверенно сказал Леонид.

- А горло? До конца стройотряда шептал.

- Ну, это не считается! - обрадовался Леонид. ( Значит, было, а не приснилось.)

- Всё считается.

- Тогда - долго, целых двенадцать дней. - (Или двадцать?)

- И после отряда тоже?

- Не надо, - попросил Леонид и закрыл глаза, чтобы не смотреть на Люсю. - Ты же не любишь вспоминать о том, что было после отряда.

- Это ты не любишь, - возразила она, - вот я и не вспоминаю. А во сне можно.

(Откуда она знает, что это сон? Ведь это же я сплю, а не она... И снится она не так, и спрашивает не то...)

- Дурак я был, - выговорил, наконец, Леонид и стиснул зубы, до хруста прикусив стружку.

- Ну, почему же, - сказала Люся. - Ты просто не знал.

(Мог бы догадаться. Узнать мог бы. Шесть кварталов от общежития до её института. А роддом и вообще рядом...)

- Ну и что, - сказала Люся. - Зато теперь ты летаешь, когда захочешь. А это - самое важное.

- Да, - сказал Леонид. - Может быть...

- Ведь ты один такой на весь город. Не то, что эти занюханные порхачи.

- Ты говоришь, как какой-нибудь Фёдор, - возмутился Леонид. "Филологиня!

- Ничтожества! - процедила Люся. - Моральные уроды. Вмазали по банке и запорхали! Им же всё до фени - даже то, что они порхают...

- Не говори так, - попросил Леонид. - Это не ты.

- По-настоящему счастлив лишь тот из летающих, кто не нуждается в счастьи, - убеждённо изрекла Люся, но это опять была не она.

Ну и пусть! - отчаянно подумал Леонид, толкая ногой застекленную дверь с белой шторкой. Пусть. Во сне всё можно... Он положил девушку на кушетку, содрал с посиневшего лица жухлые водоросли и пальцем оттянул левое веко.

Зрачка не было.

- Не так, - сказал врач и показал, как надо. Зрачок был.

Леонид снова оттянул веко и посмотрел. Ничего не понять.

- Резкое сужение зрачков, - наставительно произнёс врач, - есть характернейший признак отравления морфином. Капельницу!

- Вот видишь, - сказала Люся (но и это была не она), - на месте. А ты сомневался.

- Разбудим? - спросил врач.

- Пусть так полежит, - сказал не Люсин голос. - Покурим, куда спешить? Доставай райкомовские.