Висконти: обнаженная жизнь - [24]

Весенними вечерами в его детскую, «куда он всегда уходил спать пораньше», доносились аромат лиловых глициний из сада и звуки музыки из гостиной второго этажа. Донна Карла брала аккорды из «Бориса Годунова», играла отрывки из Равеля, Дебюсси, но главное — токкату и фугу Сезара Франка, которую так и не может вспомнить мать в «Туманных звездах Большой Медведицы». Наконец, есть еще и воспоминания о театре «Да Скала»: маленький Лукино вместе с матерью следил по партитурам за исполнением, когда за пультом стоял Тосканини… Ему было шесть лет, когда он впервые смотрел спектакль из семейной ложи, той, что находилась слева от сцены, в первом ряду, под номером 4, прямо над «мистическим заливом»: это был салон, располагавшийся на одном уровне с оркестром, обитый красным дамастом и украшенный зеркалами. «В „Ла Скала“ мы чувствовали себя как дома, наша ложа была местом, способным воспламенить воображение, больше расположенное к театральной игре: она имела номер 4, находилась рядом со сценой, на расстоянии вытянутой руки от оркестровой ямы: от громких звуков медных духовых звенело в ушах».

Ничто не могло отвлечь мальчика от происходившего на сцене:, он жадно впитывал тщательно отработанные движения, голоса, и даже запахи… «Мое первое воспоминание о „Ла Скала“, — говорил Висконти, — относится не к музыке. Оно связано с балетом „Пьетро Микка“, сюжетом которого является героический подвиг борца за независимость Пьемонта. В 1706 году Микка помешал французским войскам овладеть Туринской крепостью. Французы вырыли для этой цели подземный ход, но Пьетро проник туда, отослал своих людей и взорвал себя, завалив проход. Честно говоря, — продолжает Висконти, — из всего балета я помню только световые пятна, взрывы и едкий запах пороха, заполнившего нашу ложу…»

Взрывоопасный, буйный, грозовой, в первую очередь театральный, а уж потом музыкальный — таким был «Ла Скала» той эпохи. Висконти навсегда запомнил «гром аплодисментов», звучавший в «битком набитом, волнующемся, как море, театре». Его детство будет освещено яркими огнями люстр зрительного зала и кроваво-красными лучами софитов, столь любимыми постановщиками Верди, Пуччини, Вагнера и Штрауса. Как и Мишель Лейрис, но раньше, чем автор «Возраста мужчины», Висконти «оплакивал смерть веронских любовников, восхищался балеринами в трико, кубками из золоченого картона, игрой света и другими роскошествами Вальпургиевой ночи, содрогался, когда шут Риголетто по ошибке убивал собственную дочь, задыхался вместе с Радамесом и Аидой, обреченными на смерть от удушья в подземной темнице; покидал гору Мон-Сальват вместе с Рыцарем Лебедя, пил из кубка безумия с Гамлетом…» Мифология великих произведений оперного репертуара воспламеняла воображение юного Висконти. Будоражило его фантазию и немое кино, представлявшее целую галерею исторических персонажей — здесь были Агриппина, Брут, Юлий Цезарь, Гарибальди и даже Марко Висконти;[11] в кино были и масштабные драмы на античные сюжеты — «Последние дни Помпеи», «Quo vadis?», «Кабирия», где дивы изображают роковые страсти, будучи словно облачены в ауру трагедии.

Из всех детей он — самый увлекающийся, но и самый неуправляемый. «Бывало, он стремительно врывался в дом, — рассказывает гувернантка, — кидался мне на шею, отталкивал и мгновенно исчезал. Я со смехом пожимала плечами и кричала ему вслед: „Сумасшедший!“ Его реакция всегда была совершенно непредсказуемой».

Граф Джузеппе питал слабость к Луиджи, а донна Карла — к старшему, Гвидо — он был самым уязвимым в семье. Лукино обожал мать — это было всепоглощающее, ревнивое, тревожное чувство. Уберта рассказывает нам, что в Черноббио, стоило малышу Лукино упустить из поля зрения мать, он обшаривал все углы, открывал двери всех комнат огромной виллы, а когда наконец находил ее, то издавал торжествующий вопль: «Вот она!» Ему всего три года на снимке, который он всегда будет носить при себе; улыбающаяся донна Карла стоит на коленях, опустив глаза, прижимается щекой к щеке сына, притянув его к себе, а он прижимает руку матери к своему сердцу и свирепо смотрит прямо в объектив, словно хочет напугать любого, кто может подойти и разлучить их. «Его привязанность к нашей матери, — скажет его сестра Уберта, — все время балансировала на грани буйной ревности, он крайне трепетно относился к проявлениям любви с ее стороны». Подобно автору «В поисках утраченного времени» он каждый вечер, а особенно в вечера приемов, с нетерпением ждал момента, когда на лестнице раздадутся шаги матери и она войдет, шурша шелковым платьем, окутанная нежным ароматом «Шевалье д’Орсе», в кружевной мантилье, со свежими цветами в волосах, склонится над ним и он ощутит на щеках мягкое умиротворяющее тепло ее дыхания и прикосновение жемчужного колье… Этот ритуал повторялся каждый вечер: в полночь донна Карла заходила в детскую, щупала лобики малышей, укрывала их и тихонько обнимала, стараясь не разбудить. Лукино Висконти так же будет относиться к двум «малышкам» — Иде, которую прозвали Нан, и Уберте. «Если Лукино возвращался поздно, — рассказывала нам Уберта, — он всегда заходил к нам в спальню. Укутывал нас, спрашивал: „Пить не хотите? Ничего не нужно?“ Стоило ему пожелать нам спокойной ночи и выйти за дверь, мы сбрасывали одеяла, и веселье начиналось заново».