Вишенка. 2 том - [34]

— Милая Агата, с тех пор как я здесь, я еще ничего не рассказывал вам о господине Дюмарсель, который поручил мне передать вам тысячу приветствий.

— Ах, друг мой! Как я виновата, что до сих пор не спросила у вас о нем. Но простите меня, здесь я думаю только об одном.

И, произнося эти слова, Вишенка с нежностью смотрит на своего мужа.

Услышав имя господина Дюмарселя, госпожа де Фиервиль едва может скрыть движение ужаса и, медленно подняв голову, говорит Сабреташу с невольным волнением:

— Вы, кажется, назвали господина Дюмарселя?

— Да, сударыня.

— Не тот ли этот господин Дюмарсель, который служил в гусарах?

— Тот самый, сударыня, и вы, вероятно, его знаете, потому что он мне говорил, что знаком с вами.

— А, господин Дюмарсель говорил вам обо мне… По какому же это случаю? — спрашивает, краснея, госпожа де Фиервиль.

— Очень просто. Я был у него, чтобы известить его о свадьбе Агаты с господином Леоном Дальбоном, и он мне сказал тогда, что знает господина Леона, что он встречался с ним у тетки его, госпожи де Фиервиль.

— Это правда, — говорит Леон, — я помню этого господина, он чрезвычайно любезен и очень мне нравится. Мне кажется, тетушка, что за последнее время он редко бывал у вас.

— Да… может быть… у меня так много знакомых, что я не веду счет их посещениям.

— А я всегда бы помнил те, которые мне приятны, тем более, когда они редки.

— Но как и где вы познакомились с господином Дюмарселем? — говорит с живейшим любопытством госпожа де Фиервиль.

Крутя усы, старый служивый отвечал, ударяя на каждом слове:

— Это, — сударыня, моя тайна. А тайны свои я доверяю только тем, кто доказал мне свою дружбу и привязанность… потому, не удивляйтесь, я не скажу вам, где я познакомился с господином Дюмарселем.

Слыша этот сухой ответ, Вишенка и ее муж ожидают, что госпожа де Фиервиль ответит их старому другу какою-нибудь дерзостью, на которые она никогда не скупится, и видят с удивлением, что она, опустив глаза, молчит.

За весь конец вечера тетка Леона не проронила ни одного слова и рано ушла к себе.

С этих пор в обращении ее произошли большие перемены: она стала менее надменна и брезглива. Вишенке всегда отвечала почти любезно, если та к ней обращалась, и с Сабреташем обходилась вежливо. Колкие слова и насмешки исчезли, она больше не оскорблялась, если в пылу разговора у Сабреташа вырывались солдатские выражения.

Молодые люди дивятся этой перемене, а Сабреташ восклицает в восторге:

— Это имя господина Дюмарсель произвело такое чудо. С тех пор как она узнала, что мы знакомы с ним, она смягчилась, стало гораздо приветливее с нами, это меня не удивляет. Человек этот всегда приносил нам счастье, но все же это очень странно…

Вишенка радуется, что госпожа де Фиервиль не обращается с ней более холодно и неприязненно, и надеется со временем приобрести даже и дружбу тетки своего мужа.

В одно утро Леон прибежал к ней весь радостный, держа в руках распечатанное письмо.

— Душа моя, — говорит он, — объявляю тебе о скором приезде нового гостя.

— Как, еще?

— О, успокойся! Это посещение не будет нам неприятно… напротив, он доставит нам только одно удовольствие. Помнишь, я говорил тебе об одном моем искреннем друге… товарище моей юности… Когда я еще не был женат?

— Да, помню, тот человек, которого ты так любишь… который и тебя тоже любит искренно, говорил ты?

— О! В этом я уверен… Он ветреник, но сердце у него доброе, великодушное.

— И твой друг едет к нам.

— Да. Вот уж три года как он уехал из Франции, секретарем при посольстве в Константинополь. Но послушай, что он ко мне пишет, его слог также забавен, как и его разговор:

«Милый Леон!

После трех лет, проведенных в Турции, я наконец вернулся в нашу дорогую Францию, в наш милый Париж… Ах, любезный друг, скажу вместе с Танкредом: „Всем благородным сердцам Отчизна дорога“. Пословица права, говоря: друзья не турки. Я теперь совершенно излечился от своей страсти к гаремам, сералям, невольницам и обычаям Востока, которые вас очаровывают при чтении „Тысяча и одна ночь“. Как посмотришь на это поближе, все это кажется так грустно и так однообразно. Эти бедные женщины, закупоренные, как улитки, имеют дар сами скучать и других не веселить. Вечная неволя и привычка жить в повиновении сделали то, что ни у одной из них нет того милого, своенравного, плутовского вида, который придает столько прелести женщинам. Да, мой милый Леон, находясь в самом серале, сожалеешь о лоретках квартала Бреда, куря наргиле моего хозяина, я вздыхал по итальянскому бульвару, где так приятно курить сигары, хотя бы они и не были гаванские. Но вот я опять вернулся к тебе, и, надеюсь, надолго.

Но я ошибаюсь, говоря, к тебе, потому что мне рассказывали, что ты женился и около двух лет уже живешь с женой в своем поместье, в Бретани. Меня эта новость не удивила. Ты создан для супружества, ты, который так благоразумен и постоянен, я пари держу, что ты обожаешь свою жену и что она платит тебе тем же. Картина твоего семейного счастья, может быть, прельстит меня, и я последую твоему примеру. Очень желаю поскорее познакомиться с твоей женой, она, верно, добра и любезна, иначе бы она тебе не понравилась. Горю желанием тебя расцеловать. Отсылаю мое письмо на почту и, окончив некоторые необходимые дела, отправляюсь в „Большие дубы“. До свиданья. Я располагаю пробыть у тебя подольше, если только ты меня не прогонишь.