Виртуальные связи - [17]

– Алло, гараж! Олесь, ты здесь?

– А? – Олеся дернулась, посмотрела на Танечку. Та, оказывается, что-то говорила.

– Повторить?

– Ну… да, повтори. Я отрубилась.

– Я и вижу. Говорю, Захарчук – он получил какую-то, знаешь, премию. Не помню, то ли Большая Книга, то ли просто Книга. Его издает Белкин, в Питере. Я тебе о нем говорила, мировой мужик.

– Кто мировой мужик? Захарчук?

– Женя Белкин. Мы с ним на всех выставках работаем, всегда четко в срок. Он вообще фантастику издает, всяких историков тоже. Ну и лауреатов, у него такая есть серия. Собственно, наш Гений среди удобрений – из этой серии. Тираж – две тысячи экз.

– Так его что, серьезно проходят в школе? – опешила Олеся.

– Нигде его не проходят. В каком-то обозрении указали его книгу как часть наследия.

– А, наследие. А мы тут теперь отдуваемся. У человека же корона выросла такая, что скоро крышу гостиницы пробьет. Интересно, что он написал?

– Что-то зубодробительное про непонятную войну. Окопы, дерьмо и матерщина.

– Ну, все как сейчас принято. Тогда понятно, чего ему премию дали.

– Белкин говорил, что премию ему дали случайно, – усмехнулась Танечка. – Две группировки играли друг против друга, вот и накидали «шаров» нормальным писакам. Сами были в шоке, когда наш Савва вылез в лидеры.

– А ему идет премия. К лицу, – рассмеялась Олеся. – К бороде. Если не вслушиваться в то, что он говорит, – чистый Толстой. И шапка творческая, с рисуночком.

– И с помпоном.

– Вот так и делается пиар, на пустом месте.

Сон мало-помалу все же затуманивал мозг. Танечка утихла и засопела. Спать оставалось всего ничего. На завтра был запланирован обед у губернатора, а также фотосессия с прогрессивными московскими писателями. Так сейчас было модно – поддерживать культуру лично.

Все это, покрутившись немного в Олесиной голове, потихоньку исчезло, и перед глазами появилась дочь Катя. Во сне она стояла посреди зеленой лужайки около их дома в Твери, в летнем платье, в платочке, слетевшем немного назад. Катюшка улыбалась и махала рукой. И если бы кто-то посмотрел в этот момент на саму Олесю, то увидел бы, как беззаботно улыбалась во сне эта женщина. Ее жизнь, не считая писателей, была хороша и, самое главное, спокойна. Спокойствие, только спокойствие. За этот ее принцип Машка часто звала ее Карлсоном.

– Надо же кого-то любить?

– Я люблю дочь.

– Это другое.

– И слава богу, – качала головой Олеся. – Да уж, это точно другое.

– Ты должна полюбить мужчину!

– Ты смерти моей хочешь? Ты мне зла желаешь?

– Я тебе счастья желаю, – вздыхала Машка.

– Нет, моя дорогая. Тут, на этой планете, нет мужчин, достойных того, чтобы их любили. Если бы я такого встретила – я бы сразу узнала, я бы сразу пошла за ним на край света. Но таких нет. Поверь, я знаю. Я все время пробую.

– Пошлячка! – фыркала Маша.

Она знала, как много каких-то случайных, мимолетных связей было у ее лучшей подруги. Знала, как та легко и без сожаления отдается первому встречному, а наутро уходит и забывает, как того зовут. Олеся будто коллекционировала мужские слабости и недостатки, и с каждым романом, с каждой связью, такой непрочной, фальшивой, такой виртуальной, Олеся будто бы лишний раз доказывала самой себе, что мир этот давно пуст и обездолен. А ради этих, оставшихся, – заспанных, судорожно бегущих к жене, жмущих деньги в ресторане, не желающих жениться, заводящих любовниц – ради этой массы пустых серых лиц не стоит и напрягаться.

Женщина может полюбить, если захочет. Причем кого угодно. Если никого приличного рядом нет, женщина, которая ищет любви, полюбит какое-нибудь ничтожество. Уж найдет способ договориться со своим бессознательным.

– Вообще-то он хороший! Его просто никто не понимает! Он совсем не такой, каким его считают! – Брр! Сколько Олеся такого видела. Да и сама… Однажды Олеся уже любила вот так – просто потому что. Олесин бывший муж – высокий, сероглазый, вечно хмурый, закрытый, весь в себе. Полюбить такого легко. Не любить – сложнее. Олеся долго этому училась – не любить. Двенадцать лет училась, можно уже давать докторскую степень. Теперь она не любила никого, кроме дочки и, наверное, матери. И такое положение вещей ее более чем устраивало. Олесе снилась ее дочь Катя, тринадцати лет. Олеся улыбалась.

* * *

Когда я устраивалась на работу в этот визовый центр, я, честное слово, думала, что это место – временное. Работа – ужас. Ничего бессмысленнее в жизни не видела. В первый же рабочий день Карина, она тогда еще была только ЗАМОМ, вывела меня в архив, показала на бесконечные полки стеллажей, металлические такие, серые, и сказала:

– Мы решили изменить порядок делового оборота. Надо отсортировать уже выданные визы за последние пять лет по типу, а также по годам. Все отсканировать и поместить в электронную базу данных. Ты этим и займешься.

– Хорошо, – кивнула я, думая, что это – дурной сон.

Бесконечные ряды папок, в них файлы, файлы… Имена, года, фотографии. Мелкие отметки. То, чем я занимаюсь уже пять лет, бессмысленно и невыносимо одновременно. Я переставляю папки местами. Распечатываю визы. Мечтаю о другой жизни. Засыпаю. Сижу на форумах. По вечерам иногда у меня трясутся пальцы, столько бумаг я пересматриваю и перекладываю за день. Нет, физически это не особенно тяжело. Работа, как говорится, не пыльная. То есть как раз пыльная, но в остальном простая и тупая. Я терплю это все уже пять лет. Зачем?