Виновны в защите Родины, или Русский - [268]
Все они представляли разные подразделения, каждое из которых могло быть задействовано в авианалете на базу. Каждый, конечно, имел доверенных сослуживцев и тесные связи в тех частях и соединениях, которые мы сами не могли охватить. И они дали нам слово, что никто из авиаторов округа не пойдет на выполнение приказа об уничтожении Рижского ОМОНа, пусть даже это будет стоить погонов. А если Москва пришлет вдруг своих, если прилетят сюда с этой целью варяги из Московского округа, то диспетчеры наши по крайней мере постараются предупредить нас об этом.
Мы выпили две бутылки отличного коньяка, но никто не захмелел, даже глаза ни у кого не заблестели. Прошло всего лишь несколько дней с 21 августа, а мы уже стали с этими офицерами по разные стороны баррикад. Точнее, нас развели по разные стороны. Теперь мы были никто — бунтовщики, смутьяны, преступники. Отверженные Москвой, ненавидимые Латвийской Республикой, мы были последние советские люди, открыто признавшие себя таковыми и поднявшие оружие против всей новой власти. Что Рижской, что Московской — все одно. Мы понимали, что, помогая нам, эти офицеры ВВС сами подставляют свои головы. Такова была новая действительность. Помогая нам, офицеры Советской армии становились преступниками. И они же были обязаны выполнить приказ сверху, если он поступит, — уничтожить нас, по просьбе «братской» независимой Латвийской Республики — суверенного латышского государства, уже признанного Россией.
Это было дико, это было противоестественно, но это было так.
Прощаясь, мы обнялись. Они были старше нас, эти летчики, особенно подполковник. Да и орденские планки у них состояли не только из юбилейных медалей. Но тогда они смотрели на нас виновато, как младшие братья на старших, уходящих в армию. Это было… Просто это так было.
Мы ехали по ночной Риге, мы ехали по родной когда-то Риге, мы знали здесь все.
Здесь мы целовались, любили, учились, набивали шишки, работали, служили, здесь был когда-то наш дом. А еще у нас была когда-то, недели еще не прошло, как была у нас великая держава, огромная — шестая часть суши. И в ней были Москва и Питер, Владивосток и Пермь, Горький и Тбилиси, Вильнюс и Ашхабад — и все это было наше.
У нас были Тихоокеанский флот и Группа советских войск в Германии, у нас были Большой театр, Третьяковка и Эрмитаж. У нас были Кировский завод и ВЭФ, у нас были якутские алмазы и туркменский хлопок. У нас были балет, ракеты и Енисей, в конце концов!
Теперь у нас остался огороженный колючей проволокой кусок земли на окраине Вецмилгрависа, наши бараки, превращенные в крепость, и наши товарищи, готовые по первому зову выехать хоть всем отрядом, но вытащить нас из любого боя, из любой засады, да хоть из-под земли! Пусть даже весь ОМОН погибнет из-за этого. Но они приехали бы за нами. А мы, узнав о нападении на базу, пробились бы туда любой ценой, даже мертвыми.
Это было все, что осталось у нас от Родины, но сегодня мне иногда кажется, что это было больше, чем то, что приватизировали в 90-х Ельцин и вся его компания. Самое главное украсть они так и не смогли. И потому попытались за деньги стереть память об этом у всего народа. Получилось ли? Даже если никого из нас не останется. Мы — русские, знаем про Божий суд.
На базу мы возвращались утром. Забрали в Межапарке «жигуленок», в котором терпеливо поджидали нас Архаров с Птицей, и на двух тачках без приключений вернулись домой.
Мы объездили много квартир. Там были мои контакты и Толика. Там были спецназовцы, которых «подвел» к нам отец Рыжего — сам старый вояка, легендарный даже, можно сказать. Мы делали что могли. Нам нужно было выиграть время. И мы делали свою часть работы, которую делал весь отряд. По-разному можно относиться сегодня и к Чеславу, и к Чехову. Но эти два майора сохранили Рижский ОМОН в ситуации, когда никто уже — ни друзья, ни враги — не верил, что мы выживем. Потерь у нас не было — и это их, и только их — командирская заслуга.
Август — не январь. Вокруг базы все как вымерло. Никто не осмеливался приблизиться к обреченному Рижскому ОМОНу. В Риге все уже давно решили — нам конец. В нашей задачке решения и в самом деле не было. Сдаваться мы не собирались. Терпеть в тылу у нового режима вооруженный до зубов, загнанный в угол и способный поднять на уши всю Латвию отряд — латышам тоже было невозможно. Сам факт нашего существования — с оружием в руках и под Красным знаменем — ставил под сомнение победу не только латышской независимости — Рижский ОМОН стал вызовом новой, ельцинской, власти в России, да и всем властям во всех огрызках фактически уже бывшего Советского Союза.
Из Москвы прилетел генерал. Вместе с латышами, постоянно перезваниваясь с Москвой, они пытались найти решение головоломке Рижского ОМОНа. А мы жили своей жизнью. Экипаж за экипажем постоянно выезжали в город, и никто не смел их трогать, зная: тронут одну машину с омоновцами — тронут весь отряд. Я тоже не вылезал из этих рейдов. Многое надо было закончить, свернуть или, наоборот, оставить в готовности. А были еще задачи утилитарные. Например — бензин, запасы которого таяли на базе катастрофически. Мы с Толяном решили задачку с помощью одного из офицеров, служившего начальником ГСМ недалеко от Риги. Целый бензовоз пригнали на базу. И снова все обошлось.
