Виновны в защите Родины, или Русский - [247]

Стучу в железную дверь — не открывают. Снова спускаюсь к Леше, тот звонит Невзорову от себя, я снова поднимаюсь наверх. Знакомый плакат «Ты убил дерьмократа?» первым встречает каждого входящего. Две комнатки, разделенные перегородкой. Вот и вся НТК. Невзоров торопливо доедает шницель с макаронами из студийной столовки. Свита суетится в основном у разрывающихся на части от звонков телефонов. Шурик быстро рвет у меня из рук записочку Мурашова, просит передать всем омоновцам привет и с набитым ртом грозно кричит своей ассистентке — симпатичной, но немолодой, стервозного вида брюнетке: «Этому человеку сделать все!» Та пытается что-то возражать, что некогда, что машина занята, что.

— Я сказал: э-то-му человеку сде-лать все и не-мед-лен-но! — наливаясь яростью, по слогам, медленно повторяет Шурик приказ. Он явно не узнает меня, но мне все равно. Мы обмениваемся символическим рупожа-тием, договариваемся встретиться на митинге на Дворцовой площади, и Невзоров с видом человека, у которого каждая секунда стоит миллиона человеческих жизней, срывается с места и убегает. Как потом оказывается, чтобы послать кого-то из своей команды еще за одним шницелем.

Я договариваюсь с ассистенткой о нескольких копиях всего цикла «Наши», которые должны быть готовы к 19.00, поскольку вечерним поездом я уезжаю обратно в Ригу.

Та пытается стрясти с меня хотя бы чистые кассеты VHS, но я обещаю ей переслать их после, если так уж необходимо, ассистентка тоскливо смотрит через стеклянную перегородку на беснующегося в соседней комнате шефа и смиряется. Оператор и осветитель НТК, приехавшие с очередной съемки, красуются в новеньких спецназовских бушлатах — явно подарке Млынника. Я опять вспоминаю Маяковского… Ему бы, наверное, понравилось у Невзорова. Трагифарс, япона мать!

Нет, «трагифарс» — это Северянин, эстонский пленник. «Как хороши, как свежи будут розы, моей страной мне брошенные в гроб!» Да не «трагифарс», а «грезофарс»!

«Ананасы в шампанском» у Северянина. А у Маяковского наоборот: «Ешь ананасы, рябчиков жуй! День твой последний»… Приходит, буржуй!!! Уже пришел.

Главное сделано, теперь можно идти обедать. Я захожу к Хачику в кабинет. Давидов мрачен. Его опять обещают выпереть из главных режиссеров. Повод — пьянство. Причина — постоянное соперничество с Бэллой Курковой и ее ультрадемократическим «Пятым колесом». Боюсь, что скоро «пятым колесом» в телеге Ленинградского телевидения окажутся уже мои друзья. После августа так и будет, только я этого пока еще не знаю.

В курилке у окна меня встречает Апухтин. Мы долго обнимаемся — как же, последний раз встречались на базе ОМОНа сразу после штурма МВД! Он предлагает подвезти меня на своей машине на митинг трудящихся, который ему поручено снимать для новостей. Заходим выпить кофе на второй этаж, беспрерывно здороваясь и тут же прощаясь с множеством разного телевизионного люда. Выпиваем по две чашки под сигаретку и несемся вниз, к широкой «паперти» телецентра.

По дороге на Дворцовую — Апухтин сам за рулем — посмеиваемся над неистовым Шуриком, который совсем недавно увлеченно собирал на том же месте митинги «демократической общественности» против «коммуняк». Теперь карты НТК перетасованы и сданы по-новому — поддержкой перестройки и Собчака уже никого не удивишь, и Шурик резко переключился на борьбу с «демократами». Телезритель восхитился и с еще большим аппетитом стал кушать «Секунды», ни на миг не отрываясь «свысока» от харизматичного ведущего в кожаной курточке — единственного человека в Питере, которому все верили безоговорочно.

«Кровь — сок совсем особенного свойства», — сказал Шекспир. Помню, как первая красавица нашего класса Светка Даркова выловила из «Гамлета» эту строку и как мы пытались обсуждать ее на уроке литературы в девятом классе. Невзоров в этом соке купался. Потому, наверное, и сам уцелел, что напился этого сока у тысяч героев своих репортажей.

Но, смейся не смейся, а такой популярности, как у Невзорова, больше в истории советского, да и нового российского телевидения не было никогда и ни у кого — и не будет. Иногда казалось, скажет Невзоров в кадре: «Всем телезрителям прыгнуть из окна! Раз! Два!.. Три!!! — и на счет «три» шестьдесят миллионов телезрителей (такова была тогда аудитория ЛенТВ) — уже будут лететь в воздухе с телевизором в обнимку, чтобы не пропустить в полете последние секунды программы.

Сырой ветер мел снежную поземку по огромной площади, наполовину заполненной черным, в сумерках начинающегося зимнего вечера, народом. У знаменитой решетки ворот стоял покрытый кумачом грузовик с откинутыми бортами. Рядом водрузили огромные звуковые колонки. Мы с Апухтиным пробились через оцепление милиции и добровольных дружинников, тесно оцепивших грузовичок, и поднялись по вихляющейся лестничке в кузов. Апухтин, любивший снимать сам, расчехлил камеру и приник к видоискателю. Невзоров как раз заканчивал свою речь. Помню только, что знаменитый телеведущий беспрестанно поминал Латвию, Рижский ОМОН и «Белую гвардию» русских людей, в которую превращаются «Наши» ребята в Прибалтике. Резко оборвав выступление, Глебыч сорвал внушительные аплодисменты, тут же разнесенные ветром по площади, отраженные зданием Главного штаба и Зимним дворцом, столкнувшиеся вместе эхом очередного выстрела новой «Авроры».