Виновата любовь - [14]

Медленно, осторожно пускала стройка корни (как дуб, который только еще набирает силы), но уже притягивала к себе народ и из соседнего городка, и из далеких краев.

Следователь привык к стройке, даже привязался к ней. Ему было приятно жизнерадостное, бурное течение молодой жизни — смех, румяные лица, обрамленные пышными волосами или яркими косынками, голоса и шаги, которых было вокруг бесчисленное множество. На этом светлом фоне тайна инженера Христова темнела, словно кровавое пятно на чистом полотне. Климент еще раз обследовал его квартиру, перерыл ящики, стол, разобрал книжный шкаф — ничего. Не было никаких писем с угрозами или намеками, зато он нашел фотографии — детских и студенческих лет, пять или шесть — с девушками, всегда разными, случайные снимки, любительские… Только на двух женщина была одна и та же — красивая, в летнем платье, со стройными, но худыми ногами. Ее разыскали через несколько дней, и помощник следователя поехал в Свищов, чтобы встретиться с ней лично. Он вернулся обратно ночным поездом: женщина оказалась учительницей младших классов, матерью двоих детей.

— Я нашел ее в школе, — доложил помощник. — Она его не видела уже лет восемь. Узнала, что он исчез, и умолкла. Мне показалось, ей было приятно — это, говорит, возмездие, вот и все… Любовная история, шеф. Женщины трудно прощают.

Постепенно вникая в прошлую жизнь Христова, изучая его характер, Климент почувствовал, что инженер становится ему знакомым, близким человеком — может быть, одноклассником, может быть, другом. Он даже видел его, ясно представлял: вот он самый маленький в ватаге ребятишек, босой, с кривоватыми острыми коленками. А вот паренек — ловкий, упорный, с большими смелыми глазами. Взгляд гордый. Отличник. А вот студент, самолюбивый, замкнутый и вспыльчивый. Может быть, чересчур амбициозный. Скрытный. Его научная тема неоднократно менялась, но не переставала мучить его. Прочат большое будущее? Да, но оно принадлежит не только ему — оно имеет общенародное значение, разве нет?

Директор стройки уже дважды подсаживался к мрачноватому шустрому следователю в столовой, сказал о Христове:

— Жаль. Такой инициативный был…

— Вероятно, вы отдадите эту инициативу другому.

— Этот другой будет работать в том же цехе, делать ту же работу и накапливать практический опыт. Человека жаль.

— Пока не все потеряно, — проговорил следователь, чувствуя себя почему-то виноватым.

— У нас сейчас трудный момент, — сказал директор.

— А бывают полегче?

Директор засмеялся — у него были крепкие молодые зубы, ухоженные волосы, гладко зачесанные назад, и бодрый взгляд.

— Бывают. Как маки в поле… А вообще-то, конечно, громадное напряжение сил в этой адской жаре. Мужаем, товарищ Петров.

— Все мужают, — рассеянно подтвердил следователь. Бедняга Христов лишен был этого великого блага — мужать.

— Принимаем вот встречный план, — продолжал зачем-то директор.

— Звучит — как встречный ветер.

— Как раз наоборот. Это хороший, весенний ветер. Полезный для человека, который работает на благо себе и на благо стройки. Именно теперь становится очевидным, насколько все взаимосвязано. Мы требуем инициативы от каждого рабочего — чтобы думал, соображал, подсчитывал, как облегчить свой труд и труд своих товарищей. Настало время научной механизации, приятель. Мы откажемся от ручного труда, очень скоро забросим его в музей, к сохе и прялке. Инженер Христов отдавал все силы, чтобы решить эту проблему. Жаль его.

— Да вы его что, уже похоронили? — рассердился следователь.

— Это-то и грустно. То, что мы не можем его даже похоронить как полагается.

Дальше они обедали молча. Стучали приборы и стаканы. Климент смотрел в свою тарелку, мрачный, в тяжелом, безысходном настроении. Его точила последняя, пустая, кажется, надежда: вдруг инженер запил и, забросив неблагодарные цифры, сбежал в какой-нибудь прибрежный городок. Утешается там кружкой пива, жареной скумбрией. В практике следователя уже был подобный случай, но там — разболтанный, никчемный человечишка. Разыскав, его вернули семье пьяным и невредимым… Следователь вздохнул и встал из-за стола полуголодным.

Его «шкоду» чуть занесло на повороте; она поехала по грязному неровному шоссе, которое выглядело таким старым и убогим среди молодой зелени пшеницы. Зима тащилась еле-еле, проливая холодные дожди — мерзкая погода для строителей. В город спешили после смены, в город, потемневший и промокший, но под крышу, поскорее с открытых площадок. Разве нормальный человек вроде инженера станет скитаться как неприкаянный в такую слякоть, вместо того чтобы засесть за свои любимые чертежи в теплой комнате?

Климент свернул к площади, вымощенной белыми скользкими плитами. Открытые зонтики. Два-три столика, которые вытащили слишком рано, витрины с мокрыми стеклами. Остановив машину, огляделся — четырехугольное пространство, огороженное домами эпохи Возрождения, чудом уцелевшая старинная приветливая часовня за сеткой ветвей, усыпанных твердыми красноватыми почками, городские часы с мастерски разрисованным циферблатом. Летом это местечко выглядит, вероятно, вполне прилично, может быть, даже прелестно, подумал он. И вдруг за затуманенным стеклом заметил Теофану Доросиеву: она сидела за столиком возле самой витрины. Климент подошел к ней.