Виноградник Ярраби - [87]

Тем не менее еще до наступления полуночи Гилберт снова сел на лошадь и отправился домой. Ночь была тихая, мягкая, в воздухе ощущалось тепло раннего лета. Путешествие немного охладило его голову, но он все еще не избавился от напряжения и не находил себе места. В сознании его теснились одни и те же образы — мягкие груди, стройные ноги. Волосы рассыпаны по подушке. Губы ищут его губ. Проклятие, проклятие, проклятие!

В тот момент, когда он медленно подъезжал к дому, один из этих мысленных образов предстал перед ним во плоти. Несомненно, это была фигура, прогуливающаяся по саду. Юджиния!

Юджиния, встревоженная, разыскивающая его…

Гилберт соскочил с лошади, накинул уздечку на столб возле ворот и не совсем твердыми шагами пошел через лужайку — ром ударил ему в ноги.

Фигура двинулась дальше за кусты и исчезла. Нет, вон она тихонько идет по веранде, в тени.

— Погодите! — прошипел Гилберт, и фигура резко остановилась. Он увидел бледное пятно обращенного к нему лица.

Какая-то женщина в длинном халате, белокурые волосы падают на плечи.

— Было жарко, мне не спалось, — прошептала Молли Джарвис.

— И мне тоже, — сказал он.

Они стояли совершенно неподвижно на расстоянии нескольких шагов друг от друга.

— Я слышала, как вы уезжали, — сказала Молли.

— И поэтому вы не могли уснуть.

Это было утверждение, а не вопрос.

— Нет, нет, мне было жарко. Лето в этом году раннее.

Гилберт сделал одно быстрое, инстинктивное, неизбежное движение.

— Лето уже наступило, — сказал он, сжимая в объятиях теплое мягкое тело и отыскивая среди прядей разметавшихся волос губы.

— Пойдемте к вам в комнату, — сказал он спустя некоторое время. — Мы не можем оставаться здесь.

— Там Рози, — запротестовала она.

— Она не проснется.

В его затуманенном мозгу пронеслось: если бы она выпустила его руку, он мог бы прийти в себя. Но руки переплелись, и ее пальцы были такими же цепкими, как и его. Гилберт слышал учащенное дыхание Молли.

Балконные двери, которые вели в маленькую комнату в конце веранды, были открыты. Небольшой настороженно бодрствующий участок его мозга отметил, что соседняя комната — молочная кухня. Никто их не услышит.

Им оставалось только сорвать с себя одежду: ему — рубашку и брюки, ей — просторный халат и ночную рубаху, которую она сбросила к ногам.

Гилберту казалось, что никогда прежде он не оставался наедине с женщиной. Чувства его были свежи, удивительны и чудесны. Он уже забыл, какой восторг охватывает душу, когда слышишь крик наслаждения, вырывающийся из уст женщины.

Потом она так долго молчала, что он подумал — наверное, заснула.

— Молли!

— Да, любовь моя.

— Я всегда вас хотел, но старался не верить в это.

— И я тоже, — сказала она просто. — Что мы будем делать?

— Любить друг друга.

Она шевельнула головой:

— Перестаньте перебирать пальцами мои волосы. Я от этого теряю сознание. Я хочу сказать — как быть с госпожой?

— Она заперлась от меня сегодня вечером, и, думаю, вы это знали.

— Я слышала… Я боялась.

— Вы не зря боялись.

— Я не могу предавать хозяйку в ее собственном доме.

— Теперь уже поздно говорить об этом, — сказал он без всякой иронии.

Гилберт целовал ее лоб, кончик носа, шею, склонялся все ниже к ее груди. Молли не смогла удержаться и вздохнула от удовольствия.

— Нам надо поговорить, любимый.

— Не сейчас. Ребенка разбудим. Вы сами сказали.

Она тихонько засмеялась, но не стала возражать.

— Завтра ее можно будет перевести в другую комнату, — сказал Гилберт. — Она уже достаточно большая. Кит спит один.

— Завтра, но сэр…

— Да перестаньте вы называть меня сэром. Вы красивая женщина, Молли. И вы так же изголодались, как и я.

Она просто кивнула в знак согласия.

— Юджиния… Я люблю Юджинию. Но она голода не испытывает, Молли.

— О сэр! О любимый!

— Разговоры потом, — пробормотал он, и его губы жадно прижались к ее губам.

Глава XXI

Юджиния удивила Гилберта, сойдя на следующее утро к завтраку.

На ней было одно из ее безукоризненных муслиновых платьев, блестящие волосы уложены колечками. Она была бледна, под глазами черные круги — свидетельство бессонной ночи. Однако вела она себя сдержанно и мягко. Она снова полностью владела собой, даже тогда, когда начала произносить трудные, но очаровательно смиренные слова извинения.

— Гилберт, вчера вечером я вышла из себя и вела себя очень скверно. С моей стороны нехорошо было запирать дверь в спальню. Я обещаю никогда больше этого не делать.

Он молча посмотрел на нее. Чувство вины смешалось в его душе с чувством бурной радости. «Обе в моей власти», — мысленно твердил себе Гилберт.

— И я обещаю также, — в глазах Юджинии мелькнула боль, — не писать больше писем мистеру О’Коннору, поскольку это вызывает у вас недовольство. Конечно, кроме одного короткого объяснительного письма. Вы должны мне разрешить написать его. — Так как муж все еще не проронил ни слова, она встревоженно спросила: — Гилберт, ведь вы простите меня, надеюсь?

Отзвук привычной повелительной интонации, хоть и совсем слабенький, позабавил и обрадовал его. Он хотел иметь жену послушную, но не раболепную.

— У меня было достаточно оснований для недовольства, — сказал он. — Любовные письма, обращенные к другому мужчине.