Винета - [67]

В комнате графини Моринской находилась она сама и Вольдемар. Ванда очень изменилась; было видно, что она много страдала оттого, что ее горячо любимый отец находился в тюрьме больной, быть может, умирающий, а она не имела ни малейшей возможности даже на мгновение с ним увидеться. Ванда принадлежала к тем натурам, которые с отчаянной энергией переносят самые ужасные несчастья, пока есть хоть самый слабый проблеск надежды, но совершенно падают духом, когда эта надежда угасает. Она, казалось, дошла теперь именно до этой стадии и собрала свои последние силы, но они действительно были последними.

Вольдемар стоял перед ней, но, видимо, совершенно не проявлял того снисхождения, которого требовал измученный вид молодой девушки; в его голосе слышалась смесь гнева и страдания, когда он проговорил:

— Прошу тебя в последний раз: откажись от этой мысли! Ты замучаешь себя до смерти и все равно не поможешь отцу. Для него будет только лишним мучением, если ты будешь медленно умирать на его глазах. Ты, избалованная с детства, хочешь следовать за ним в ссылку, в те ужасные условия, от которых гибнут сильные? От того, что, быть может, выдержит железная натура графа, ты погибнешь за несколько месяцев. Посмотри на себя, спроси врача, да и все скажут тебе, что ты не проживешь там и года.

— А ты думаешь, что мой отец выживет? — дрожащим голосом спросила Ванда. — Мы ничего больше не требуем от жизни и хотим только вместе умереть.

— А я? — с горьким упреком спросил Вольдемар.

Графиня отвернулась, ничего не ответив.

— А я? — с раздражением повторил он, — что будет со мной?

— Ты свободен, у тебя вся жизнь впереди.

Вольдемар был готов вспылить, но, взглянув на бледное, страдальческое личико, сдержался и продолжал спокойнее:

— Ванда, в прошлом году, когда нам стало ясно, что мы любим друг друга, нас разделяло слово, данное тобой моему брату. Его смерть уничтожила эту преграду. У свежей могилы Льва и в то время, когда смерть угрожала твоему отцу, я не смел говорить тебе о своей любви и старался лишь изредка видеться с тобой. Ты и моя мать при каждом моем посещении давали мне понять, что вы все еще считаете меня своим врагом; я все ждал лучшего времени, а теперь ты вдруг объявляешь мне такое решение. Неужели ты не понимаешь, что я буду бороться с этим до последнего вздоха? «Мы хотим вместе умереть», — это легко сказать, и легко было бы тебе сделать, если бы тебя, как Льва, сразили пулей в сердце. Представляешь ли ты себе, что такое смерть в изгнании? Это медленное умирание человека, отрезанного от всего мира, от всякой духовной жизни, которая тебе необходима как воздух. И ты требуешь от меня, чтобы я позволил тебе добровольно подвергнуть себя такой участи?

По телу графини пробежала легкая дрожь, она, вероятно, почувствовала всю справедливость этих слов, но продолжала молчать.

— И твой отец принимает эту невероятную жертву, — с возрастающим волнением продолжал Вольдемар, — и моя мать допускает это! Впрочем, ведь тут речь идет о том, чтобы вырвать тебя у меня, и ради этого они готовы похоронить тебя заживо. Если бы вместо Льва погиб я, и твоего отца постигла бы та же участь, то он приказал бы тебе остаться, а моя мать старалась бы всеми силами удержать тебя. Теперь же они сами внушили тебе эту мысль, хотя и знают, что она повлечет за собой твою смерть. Но что им за дело до этого, ведь эта смерть сделает невозможным брак между нами, и этого для них достаточно…

— Оставь эти злобные слова, — прервала его Ванда, — ты несправедлив ко мне. Даю тебе слово, что я сама пришла к этому решению. Мой отец уже стар; раны, длительное заключение и наше поражение сломили его душу и тело. Я — единственное, что у него осталось, последняя нить, привязывающая его к жизни. Неужели ты думаешь, что я могла бы спокойно жить возле тебя, зная, что он, одинокий и покинутый, обречен на ту участь, которую ты только что описал? Неужели ты в состоянии предполагать, что я сама причиню ему страшнейшее огорчение браком с тобой, в то время когда он считает тебя своим врагом? Единственное, чего я могла добиться, и то лишь с большим трудом — это было разрешение сопровождать моего отца в ссылку. Я знала, что мне предстоит тяжелая борьба с тобой. Пощади меня, Вольдемар, у меня осталось уже немного сил.

— Для меня — да, — с горечью произнес Нордек. — Ведь все силы и вся любовь, которые ты еще имеешь, принадлежат исключительно твоему отцу. Что будет со мной — тебе безразлично. В тебе говорит только графиня Моринская. Ваши национальные предрассудки так сильны в вас, что вы можете расстаться с ними, лишь расставаясь с жизнью. Твой отец никогда не согласился бы на то, чтобы ты сопровождала его, если бы я был поляком.

— Если бы мой отец был свободен, — беззвучно проговорила Ванда, — то я, быть может, нашла бы в себе мужество ради тебя бороться со всем тем, что ты называешь «национальными предрассудками», но теперь я этого даже не хочу, потому что это было бы изменой мне самой. Я пойду с ним, если бы даже должна была умереть от этого.

Тон этих последних слов показывал, что решение молодой девушки непоколебимо; казалось, и Вольдемар убедился в этом.