Вилла Пратьяхара - [22]

— Выпить? Oh yeah, крошка, это ты по адресу!

Я замечаю, что от Стаса сильно несет алкоголем.

— Ты что, пьян?

— Пьян? Ой, какое слово страшное! Пьян… Ну хорошо, я немного пьян…

Стас коротко хохочет, но резко останавливается и тревожно озирается. Таким он гораздо больше смахивает на психа, чем на пропойцу. Я отталкиваю его и захожу на кухню, ожидая увидеть Артема. Но Артема нет, вообще никого нет, только что есть мочи надрывается из колонок радио. Судя по всему, Стас пьет один, и не виски, а все-таки вино. Значит, все не так плохо. Хотя обычно Стас почти не пьет, бережет шаткое здоровье.

— Что у тебя случилось? — спрашиваю я, наполняя Стасов недопитый бокал и немедленно осушая его до дна.

Блуждающие серые глаза останавливают на мне безумный взгляд, с минуту меня изучают и отводятся в сторону батареи отопления, где окончательно застывают.

— Да что же, Господи, случилось?! — я быстро срываюсь на крик.

— Ничего, детка… совсем ничего… Небольшие неп… пприятности на работе. Бб… бывает.

Когда Стас волнуется, он слегка заикается. Это бывает с ним крайне редко, и я понимаю, что произошло что-то гораздо более серьезное, чем я подумала вначале.

— Насколько небольшие?

— Я сказал: небб… большие… Отвянь, дарлинг, детка… ум… ум…, вот дьявол! умоляю!

Я кидаю сумку на угловой кухонный диванчик и плюхаюсь за ней следом. Закрываю лицо руками и на какое-то время полностью погружаюсь в окутывающий меня кошмар.

— Мне гадалка сегодня сказала, что я скоро умру, — наконец, разлепляю я руки и поднимаю глаза на неподвижного, замершего в прострации Стаса.

— Да? — без особых эмоций интересуется он. — И сколько ты ей за это заплатила?

— Да в том-то и дело! Это самое страшное во всей этой истории! Нисколько! Она не взяла деньги!

— Странная гадалка, — тянет Стас и опять сосредотачивается на батарее.

— У нас что-то не так с отоплением? — завожусь я.

— А? Почему?

— Ну ты с батареи взгляда не сводишь.

— Разве?.. А, кстати, куда пропала наша орхидея из ванной?

— Вспомнил! Я ее еще три дня назад вынесла в соседский цветник у лифта. Ей у нас было слишком одиноко. В моей галерее хотелось повеситься, а в этой квартире можно подохнуть так, просто от одного ее вида, без мыла и веревки!

Я роняю голову на сложенные на столе руки. Стас с шумом отодвигает стул и садится рядом. Почти одновременно мы вздыхаем. Разговор слепого с глухим.

— Детка, что ты от меня хочешь?

Во мне поднимается волна раздражения.

— Что я от тебя хочу?! Да так, ничего особенного. Я тебе только что сообщила, что скоро умру. А ты даже ничего не спрашиваешь!

Стас смотрит на меня, как на редкое пресмыкающееся, почти утраченный подвид, чудом уцелевший на его кухне.

— А что спрашивать? Я все уже понял. Ты ходила к гадалке, и она сказала, что ты умрешь.

— А тебя не интересует, почему я вообще ходила к гадалке?

Стас отрицательно крутит головой:

— Да нет. После всего, что с тобой происходило последнее время, поход к гадалке не вызывает у меня ни мм… малейших дополнительных вопросов.

Достаточно! Хлопнув дверью, я закрываюсь в ванной. Из плетеной корзины торчит очередная рубашка. С ненавистью я засовываю ее поглубже и несколько раз хлопаю крышкой. На это уходят почти все мои силы, и я присаживаюсь на краешек ванны. В полном изнеможении я набираю Жанну.

— Ты где? — спрашиваю я.

— Где? Да там же… Дома.

— Что Рафик?

— Ушел.

— Совсем ушел?

— Не совсем. Но лучше бы совсем…

Деревянный, изъеденный жучком, и от этого какой-то домашний, лишенный излишней величественности, так мешающей мне воспринимать святые лики на православных иконах, Будда смотрит на меня со стены напротив. Его глаза спокойны и идеально пусты. На свете, на этом, вашем, обыденном свете, состоящем исключительно из нелепой суеты, нет ничего, из-за чего стоило бы по-настоящему расстраиваться, подсказывает он мне со всей возможной доброжелательностью.

— Что он сделал-то? — спрашиваю я Жанну.

— Сделал? Ничего. Ровным счетом абсолютно ничего… В этом-то и проблема.

В трубке что-то щелкает, слышатся звуки звонко падающих предметов.

— Ты там бьешь посуду что ли? — интересуюсь я будничным тоном, как будто бить посуду — норма жизни. Хотя что в наше время можно назвать «нормой» мне уже давно не понятно.

— Я скалываю плитку в ванной, — отвечает Жанна.

Ее голос почти тонет в очередном звонком ударе.

— Сама? Чем скалываешь?

— Чем? Шпателем! Чем еще можно скалывать плитку? Хотя… я не знаю чем еще можно. Может, чем-то и можно, но у меня есть только шпатель.

Какое-то время мы молчим, и я наслаждаюсь звуком падающей и разбивающейся плитки.

— А зачем скалываешь?

Жанна гомерически хохочет:

— Ремонт делаю!

— Понятно. Тебя уволили и ты осваиваешь новую дефицитную профессию? — иронизирую я.

— Ну можно и так сказать. Рафик меня уволил. Переезд в новую квартиру отменяется, и я навеки вечные остаюсь в своей однушке.

Мой взгляд устремляется на Будду.

— Ну если тебя это хоть как-то утешит, то бывает и хуже, — философски замечаю я. — Ты хоть в однушке, но будешь жить. А мне сегодня гадалка сказала, что я скоро умру.

Звуки падающих плиток прекращаются.

— Что за бред?! — восклицает Жанна.

Мне на миг становится легче. Хоть кто-то готов обсудить произошедшее, убедить меня в том, что верить гадалкам нельзя, что я излишне впечатлительна, наивна, в конце концов. Но запыхавшийся от непривычной физической нагрузки голос Жанны резко констатирует: