Вилла «Инкогнито» - [20]

Пока между тем следовало допить виски. А потом, когда в голове все завертелось, оставалось только подойти, шатаясь, к эстраде, схватить микрофон и, не дожидаясь аккомпанемента, затянуть «Blue Christmas».

Его пение мало напоминало манеру Элвиса Пресли. Да и Дики Голдуайра, признаться, тоже. Он стонал так, как стонала бы банка дешевого собачьего корма, будь у банки дешевого собачьего корма голос. Его пение было таким фальшивым, безголосым и мерзким, что у него самого уши закладывало. Вообще-то он был неплохим исполнителем-любителем и сейчас сам поражался тому, как убого у него получается. Посетители вежливо слушали, отмечавшие день рождения подбадривающе улыбались, а Дики изо всех сил пытался сохранять серьезность. В горле у него пузырился смех, и скоро он почувствовал себя бутылкой шампанского, которую трясут уже минут пять. Если бы пробка, застрявшая в горле Дики, вылетела, взрывом вырвавшегося из него хохота вышибло бы все стекла.

И тут он услышал, как кто-то крикнул низким голосом, голосом американца-южанина:

– Си ю лэйтер, алигейтер![17]

Дики приставил руку к глазам и, продолжая петь, покосился на дверь: посмотреть, какого соотечественника его жуткое исполнение «Blue Christmas» гонит прочь из заведения; при этом он молился об одном – чтобы это не оказался кто-то, кто может его узнать. Как оказалось, реплика последовала не от уходящего, а от входящего. А именно от монаха в желтой рясе со странным шелковым тюрбаном на голове.

Новоприбывший театральным жестом сорвал с головы тюрбан, явив взорам длинные бакенбарды и высокий черный кок напомаженных волос. Одним движением он скинул и рясу, под которой оказался обтягивающий комбинезон, белоснежный и сверкающий, как замороженное молоко. (Монашеские сандалии, правда, оказались выкрашенными серебряной краской.) Шепот в зале усилился, когда в дверь вошел мальчик и протянул ему гитару – на улице он делал вид, что гитара его.

Раскрывший свое инкогнито Элвисьют вспрыгнул на эстраду, отпихнул Дики костлявым локтем (за исключением кока и бакенбард тощий маленький таец напоминал покойную мать Терезу не меньше, чем покойного мистера Пресли) и вновь проорал – по-видимому, коронное – приветствие:

– Си ю лэйтер, алигейтер!

Когда Дики поплелся к своему столику, Элвисьют уже мурлыкал «Blue Christmas» – подхватил с того места, на котором остановился Дики. Было совершенно очевидно, что поет он заученные слова, вряд ли хоть что-нибудь понимая (для него, так же как для буддистов из публики, Рождество было еще одной странной американской забавой – вроде стрельбы из пистолета, стрижки газонов и психоанализа, к которым тайцы проявляли минимум любопытства), однако пел он так безукоризненно, так совершенно, так точно, что закрой глаза – и поверишь, будто Король Мемфиса, как и его соперник, Царь Иудейский, восстал из мертвых.

Смех, который Дики с таким трудом сдерживал, перестал рваться наружу. Был ли он огорчен? До некоторой степени. И смущен тоже. Но это еще полбеды. Он заметил на ремне гитары Элвисьюта пейджер – наверное, чтобы его могли вызывать на следующую площадку.

«Этот паренек, – подумал Дики, – выступает небось за вечер в десяти местах. В двадцати, черт возьми!» Как средство обнаружения Ксинга Элвисьют был не полезнее карманного дорожного атласа Венесуэлы.

Не успел Дики осознать это, как до него дошло, что, поскольку именно он потребовал выступления Элвисьюта, ресторан, вероятно, вставит оплату этой услуги в счет Дики. А это могло оказаться и сто долларов (или их эквивалента), не считая чаевых. Плюс ужин и выпивка. Если он станет ерепениться, хозяйка вызовет полицию, а это никак невозможно. И он решил смыться.

Дождавшись, когда хозяйка и официант отвернутся, он, пошатываясь, встал – будто бы в туалет. Элвисьют уже перешел к «Blue Hawaii», и Дики машинально покачивался в такт музыке. Оказавшись у входной двери, он выскочил на улицу. Ба-бах! Увы, он налетел прямо на нового посетителя.

Несколько мгновений они не могли разойтись. Дики пытался высвободиться, но мужчина вцепился ему в рубашку. Дики, в обычном состоянии человек уравновешенный, так стремился вырваться и убежать, что уже собрался дать противнику тумака. Но тут впервые взглянул в ухмыляющееся лицо мужчины.

Это был человек, который проводил его через границу. Это был Ксинг.

* * *

Тук-тук!

– Кто там?

– Это я. Я ключ потеряла. Открывай скорее, очень сикать хочется.

Пру открыла дверь.

– Сикать? – фыркнула она. – Так говорят только дошкольницы.

– Да какая разница! – сказала Бутси и прошмыгнула мимо сестры в туалет, где пробыла непривычно долго.

Тук-тук!

– Кто там?

– А кто, по-твоему, может стучаться в дверь нашего туалета? Эдгар Аллан По? Чего ты там застряла?

– У меня понос. Что-то не то съела за ленчем.

– Слушай, мне нужно тебе кое-что сказать. Я получила работу.

– Какую работу? – спросила Бутси через дверь.

– В цирке. Мне позвонили утром. Платят немного, и это всего на несколько дней, но, думаю, там здорово!

– Вот и отлично! Может, достанешь мне пропуск. Я бы с удовольствием посмотрела на тех очаровательных зверюшек, таких забавных, с длинными мордочками. Как их, катуни?