Вильгельм Завоеватель - [9]

После битвы при Валь-эс-Дюне мятеж был подавлен. Так-то закончилась юность нашего герцога. Гамон-о-Данский и другие бунтовщики погибли. Брионн после долгой осады пал. Поверженные сеньоры, все без исключения, преклонили колени перед герцогом и целовали его десницу, которую прежде хотели отрубить.

Во время битвы, однако, французский король ударом копья был выбит из седла, сия незадача привела его в ярость, и зависть к юному герцогу-победителю дала пищу злобе, которую он до поры до времени затаил. По возвращении в Париж король вдруг испугался своего нормандского вассала, ему стало страшно за свои земли, не столь плодородные, как северные, к тому же малонаселенные и плохо защищенные от внешних врагов. И все же королю еще раз пришлось заключить союз с нашим повелителем — в борьбе против Жоффруа Мартеля, герцога Анжуйского. Вильгельм одерживал победы в Домфроне, Алансоне — повсюду, где сражался.

Тут уж французский король, видя, как силен и непобедим Вильгельм, встревожился не на шутку. И вот, вообразив себе, будто дело его правое, он нарушил скрепленные печатями договоры, вторгся в Нормандию и пошел на Омаль и Нефшато. Однако ночью под Мортмером часть его войска была захвачена врасплох и разбита. Из почтения к своему сюзерену наш герцог не стал его преследовать. Понимаете, мальчики? Сир герцог, верный слову чести, не пожелал добивать армию французского короля, хоть тот и отступился от своего слова; приняв от побежденного великое покаяние, он отпустил его восвояси — жестоко униженного и посрамленного.

Но не думайте, что наш повелитель сделал это из малодушия! Во время осады Алансона мятежники кричали из бойниц на внешней ограде крепости: «Сдерем со скорняка шкуру!» Таким гнусным образом они намекали на досточтимого предка Вильгельма, его деда, который, как я уже говорил, скорняжничал в Фалезе. «Бог свидетель, — грозно изрек тогда герцог, — за такое кощунство быть им четвертованными!» Вскоре внешняя ограда была взята штурмом, тридцати двум бунтарям, что остались в живых, отрубили руки и ноги и перебросили их через стену замка — для устрашения его защитников.

— Сеньор сенешал, а правда, что ночью после победы под Мортмером герцог послал своего слугу объявить по всей округе, что французский король разбит?

— Правда, оруженосец — я его хорошо знаю — забрался на дерево на подступах к вражескому лагерю и закричал в освещенную звездами ночь: «Французы, французы, вставайте, поднимайтесь! Собирайтесь в дорогу, хватит спать! Ступайте хоронить собратьев ваших, что пали под Мортмером»…

Глава V ОБРАЗ ВИЛЬГЕЛЬМА

Нынче вечером я перечитал написанное и остался весьма недоволен своим пером. Нет, пересказ событий, легенд о сире Вильгельме и о его достославных деяниях, переложение на пергамент досужих толков, что разносят придворные служанки, и воспоминаний об осадах крепостей и битвах вкупе с описанием однообразной жизни оруженосцев да изложением назидательных речей сенешала — еще не передают того, что я на самом деле чувствую и хочу выразить. Не умею я пока что выстраивать стройную композицию, какие бы похвалы ни отпускал на сей счет мой друг Герар. Мысли в голове моей проносятся вихрем, опережая друг друга, и путаются, подобно ласточкам, что беспорядочно кружат в летнем небе, да к тому же так громко кричат, что впору оглохнуть. Все же в юные годы, видимо, мне не хватало усердия и прилежания, вот почему теперь так трудно отобрать из переплетающихся между собой событий и сказанных некогда слов самое главное — то, что должно навсегда остаться у людей в сердцах и в памяти. Если кому-то из далеких моих потомков попадется на глаза сия рукопись, дерзость вкупе с бесталанностью вызовут у него улыбку, но, может быть, напротив, сострадание, коли окажется он человеком с добрым сердцем. А потому я обращаюсь именно к добросердечным потомкам и повторяю, что пишу я так, как говорю со своими друзьями, коих обилие поглощенных нами совместно блюд и вин делает моими самыми благосклонными слушателями. С ними я всегда выступаю в роли эдакого мудрого проповедника, и друзьям ничего не остается, как только внимать мне.

Но как бы там ни было, а образ сира Вильгельма, как мне видится, я воссоздал пока не полно — лишь в общих чертах. И раз уж я взял на себя сей нелегкий труд, то обязан быть правдивым во всем. Может сложиться впечатление, будто герцог Вильгельм вышел победителем при Валь-эс-Дюне, в Брионне и под Мортмером лишь благодаря своему жестокому нраву, однако это не так. Он не только воин, вызывающий всеобщее восхищение. Конечно, когда он предстает перед нами во всем своем великолепии: верхом на коне, в шлеме, с мечом у пояса, со сверкающим щитом в одной руке и копьем в другой — он выглядит грозным. Да, ратные доспехи ему к лицу, однако обычное светское платье он носит не менее ловко. Он не только великий полководец, но и величайший из правителей, умеющий повелевать своим народом в мирное время. Он всегда, и я уже говорил почему, внимал страданиям простого люда, далекого от ратных дел, который взывал к нему о помощи, когда стране угрожала смута или иноземное вторжение. Благодаря ему священники могли тихо-мирно отправлять службу, купцы — без опаски разъезжать по дорогам, крестьяне — возделывать землю и заполнять урожаем свои риги, не боясь, что вот-вот нагрянут вооруженные всадники и им придется бросать свои дома и прятаться где-то в чаще леса. Мир, восстановленный в Нормандии, что вызвало зависть в других провинциях, он укрепил еще и тем, что обязал своих баронов на совете в Кане принять обет о соблюдении Перемирия Господня