Викторианский Лондон - [134]

Здесь, в Великобритании мы приносим классовые различия в дом Господень… бедняку дают понять, что он беден, а богачу, что он богат… отгороженное место в церкви, возможно, с ковром и занавесками, и далее скамьи различного достоинства, бесплатные места, если они вообще существуют, сохраняют разделение между классами… мы выделяем особые места для бедных, так как патологически боимся нищеты…[889]

Хорас Манн, верный приверженец англиканской церкви, был вынужден с этим согласиться. Как у среднего, так и у высшего класса «регулярное посещение церкви считается одним из признаков благопристойности… легко заметить, что доля представителей низших классов в приходе ничтожно мала».[890]

* * *

Прежняя приходская организация Лондона, когда люди в обязательном порядке посещали свой церковный приход, исчезла. Для тех, кто решил посетить англиканскую службу, Церковь Англии предлагала смущающее разнообразие богослужений, свободно группирующихся вокруг так называемых широкой, высокой и низкой церквей, к которым позже присоединились приверженцы обрядности.[891] Крайст-Черч на Лиссон-Гроув в Марилебоне являла собой пример широкой церкви. Там и сейчас хорошо одетые прихожане из среднего класса удобно сидят на скамьях с высокими спинками и безмятежно предаются размышлениям или сну, вдали от посторонних глаз, не опасаясь вторжения чужаков или бедных — кто знает, что они замышляют? — под знакомые звуки англиканской службы, плывущие над их головами. У аристократов с Беркли-сквер тоже есть неподалеку своя церковь, также широкая по своему вероучению, но только для высшего класса. Часовня Сент-Джеймс в Марилебоне, тоже принадлежащая широкой церкви и вмещающая 1500 человек, по воскресеньям была заполнена до предела. (Слово «часовня», обычно обозначающее место нонконформистских богослужений, здесь не имеет этого значения.) Любые религиозные сомнения можно было устранить, прочитав 39 статей в конце Книги общей молитвы, составленной во времена Тюдоров и подтвержденной Карлом II после возвращения на престол. Знакомый язык авторизованного перевода Библии и Книги общей молитвы местами был непонятен, но общий смысл всегда оставался ясным.

Между 1834 и 1842 годами прочное основание широкой церкви слегка поколебалось, когда Джон Генри Ньюмен, викарий оксфордской университетской церкви Св. Девы Марии, начал произносить проповеди, призывая своих прихожан предпочесть «дела словам и пожеланиям» и активно бороться с летаргией церковной жизни, позволившей государству вторгнуться на территорию церкви. Он опубликовал свои мысли в серии «Трактатов для нашего времени». В 1841 году, когда вышел в свет его Трактат до, Ньюмен внес сумятицу в умы своих читателей, предположив, что 39 статей англиканского вероисповедания, под которыми должен подписаться каждый англиканский священник, не противоречат традиционному католическому учению.[892] Для властей это было слишком, и Ньюмена остановили. Но «трактарианское», или оксфордское движение уже получило мощный толчок к развитию.[893] Оно начало готовить собственных священников в теологическом колледже в Каддесдоне близ Оксфорда, где стажеры привлекали к себе внимание высокими жесткими воротничками (сейчас их называют «ошейниками»), черными, наглухо застегнутыми жилетами и длинными черными сюртуками, напоминавшими одежду католических священников. Говорят, они даже выработали особую скользящую походку и во время церковной службы произносили слова нараспев, высоким носовым голосом. Словом, были подарком для карикатуристов «Панча».

Ньюмен верил, что «материальные явления одновременно являются символами и инструментами невидимой реальности».[894] Одежда священников, обряды и церемонии, которые они совершают в церкви — все это призвано напоминать прихожанам о великих «невидимых» вещах. В 1868 году леди Кавендиш, верная сторонница англиканской церкви, присутствовала на богослужении, где «было интересно впервые видеть облачения трех отправлявших службу священников… мне постепенно стал все больше нравиться „прогрессивный“ ритуал… Все зависит от того, насколько ты понимаешь, принимаешь и одобряешь символизм».[895] В некоторых кругах Святое причастие стали называть мессой, возмущая старомодных причастников. Некоторые церкви стали украшать. Воспользовавшись этой возможностью, женщины на Рождество и Пасху принялись украшать свои церкви не только цветами, на которые особо ревностные прихожанки тратили значительно больше годового дохода бедняка, но также «сделанными из ваты буквами и листьями плюща, припудренными квасцами». Некоторые дамы рисковали жизнью, чтобы взобраться на лестницу и увить гирляндами газовые светильники — грозя устроить пожар и ставя под угрозу свою стыдливость.[896] (Разумеется, в подобный день лучше было вместо кринолина надеть нижнюю юбку; жаль, что практичный костюм миссис Блумер был отвергнут обществом).

Волна благоденствия, затопившая гостиные среднего класса дорогими безделушками, докатилась и до его церквей. На алтарях и возле них появились кресты. Священники облачились в роскошные одеяния. Магазин церковной утвари предлагал «ризы, далматики, мантии, альбы, саккосы, пояса… епитрахили… готическое кружево любой ширины».