Виктор Вавич - [72]

Очень весело переливался в морозном крепком воздухе Израилев голос, и Таинька улыбалась. Глядела на полсть саней, как вспыхивал на ней снег на свету фонарей.

И вот веет уж за спиной легким облаком городской шум, и серьезно по новому снегу заскрипели, закрякали полозья Снежная, мутная темнота потекла по сторонам. Израиль двинулся и крепко взял Таю за талию.

— Не боишься, что везешь жуликов? А, извозчик?

— Оно хорошо бы, коли жулики, я говорю, сами в тюрьму съехались. Э-ха! — махнул извозчик на лошадь.

— Вам не холодно в бок? — спросил Израиль и захватил в горсть Таинькино пальтишко, помял в руке, и Таинька чувствовала его пальцы. — Воздух! Вы же захолонете… — Израиль сказал с таким испугом, что обернулся извозчик.

— Ничего, мне тепло, очень хорошо, — говорила Таинька.

— Вдвоем только и греться, — сказал извозчик, задергал вожжами.

— Ты пусти, извозчик, пускай бежит, я тебе гривенник на чай.

— Ничего, ничего, поспеем, — шептала Тая. Израиль растирал крепко и не спеша Тайкин бок.

— Хорошее дело, в таком демисезоне. Что, нельзя взять на ватин немножко, — приговаривал Израиль.

Как уголья в поле, тлели вдали красные окна тюрьмы. Извозчик подхлестнул. Таиньку откинуло назад, но Израиль удержал и сейчас же сильней прижал к себе. И Таинька прислонилась на секунду, совсем без думы прильнула и закрыла в темноте глаза. И от всего мира заслонил ее Израиль этой рукой, что обняла и разлаписто держала и грела, — в драповом рукаве, в толстой вязаной перчатке. На одну, на одну секундочку прильнула Таинька, так хорошо, так покойно замерла. Израиль повернул свой котелок с острым клювом и глядел сверху из поднятого воротника. Одну секунду.

— А куда ж заезжать? — обернулся извозчик.

— Туда, туда, — задохнувшись, крикнула Тая и наугад замахала ручкой в воздухе.

— К смотрителю, так вона, — извозчик ткнул кнутовищем в черноту.

— Вы бежите, я не смерз, — Израиль отстегнул полсть. Тая затопала замерзшими ножками к Груниной калитке и слышала, как Израиль весело сказал:

— Куришь, извозчик?

Она забыла, что бежит к Груне, она бежала — поскорей передохнуть от того, что было.

Тая дернула калитку, и крикнуло мерзлое железо, звонко хлопнула сзади щеколда. Еле видно было дорожку в белом, мутном снегу, и вдруг ярким квадратом распахнулась над крыльцом дверь, и большой черный Грунин силуэт в светлом квадрате.

— Кто, кто? — пропела Груня с порога.

— Я! — на бегу дохнула Тайка, и Груня в два шага слетела с крыльца, нащупала Тайку, схватила за руку и потащила. Спотыкались о ступеньки непослушные ноги, и вот уж в яркой кухне, и Груня целует жарким лицом Тайкины морозные щеки и давит так, что дыхание в груди спирает.

— Таинька! Душенька! Душенька! Таинька!

Потом оттолкнула за плечи и смотрела мокрыми широкими глазами и дышала широко и жарко.

— Едем… к маме… велела скорей. Виктор велел, — говорила, срываясь, Тайка и улыбалась. И Груня видела, как шевелится счастье в зрачках.

— Скорей, скорей, ждут! — толкнула Тайка Груню, чтоб не глядела в глаза. И Груня бросилась к шубе.

Груня обежала палисадник, бежала, подобрав шубу, лисью, мамину еще шубу. Застукала ключами в тюремные ворота, в окошечко сунула ключи:

— Передай отцу, скажи — в город… — и целиной, через сугробы, широким махом поскакала к извозчику.

— Добрый вечер! — Израиль с саней поднял котелок и протянул Груне руку. — Будем знакомы. Что это? Побег с тюрьмы?

— Трое, куда же? Уговору не было, — бубнил извозчик, — это отсель только рубль издать взять.

— Ладно, рубль! — говорила Груня, спешила залезть в сани. Она влезла, оттиснула Израиля на самый край, поймала Тайку, сгребла к себе на колени.

— Гони, два рубля! — скомандовала Груня.

Лошадь дернула примерзшие сани. Тая сдавила Грунину руку, и Груня ответила тем же. Обе поняли: «Дома не говори».

Легкий ветер веял в спину, и казалось — тихо. Израиль держался за Грунину спину. Подвывали знобко полозья, и глухо топала лошадь. Топало сердце, жарко топало в Груниной груди. И Груня сильней прижимала Тайку: крепко, чтобы не выронить. Черным чертом торчал с боку Израиль — на отлете. Все молчали. Только нукал извозчик.

— А это знаете? — вдруг весело сказал Израиль. Таинька обернулась. Груня жарко дохнула.

— А вот! — сказал Израиль и набрал воздуху. Он засвистал в морозном воздухе. — Оно идет немножко выше, в e-mol, так губой нельзя. Может, Бог губой это вытянет.

Минуту молчали.

— Еще! — сказала Груня, переводя дух, и посмотрела на котелок — над поднятым воротником.

— А что еще? — Израиль тер ухо свободной рукой.

— Это самое, — вместе сказали Груня с Тайкой. Израиль свистал верно, точно, свистал, как будто инструмент был у него в губах.

Сонный свет мутной шапкой стоял над городом. Брызнули из-за поворота огни. Теплый гул от улиц. Израиль оборвал свист.

— Смерз в ноги, страшное дело! — Он соскочил с саней и побежал рядом. — Стой, извозчик, — крикнул Израиль. — Имеешь рубль. — Он ткнул извозчику монету в мерзлую рукавицу и побежал на тротуар.

Тая кивала головой в платочке, Израиль снял котелок и похлопал им по руке на отлете, в воздухе, а волосы дыбом стояли на голове, как вторая шапка.

Тая глядела в колени и счастливо молчала. И все стоял в ушах, все дышал в груди мотив, и казалось, что не там едут, где едут, и не туда приедут.