Виктор Вавич - [227]

Таким отчасти замысловатым образом получается, что роман «Виктор Вавич» написан не столько о незадачливом молодце, не столько о событиях, обозначенных 1904 и 1905 годом, сколько о «Содоме и Помпее», — воспользуемся неграмотным, но весьма точным и экспрессивным сравнением из арсенала речи главного героя.

Довлеющим себе, вписанным во все пространство романа у Житкова становится образ необъятного, заполнившего всю страну зимнего города, из которого «отлетел свет». В то время как все его жители только и заняты, что борьбой за неведомо чье «светлое будущее».

Роман этот укоренен в русской традиции и описывает последние дни излюбленного отечественными писателями «города N». Гоголевскому «городу N» из «Мертвых душ» русская проза обязана, может быть, еще больше, чем гоголевской «Шинели». Из него вышел (и в него вернулся), например, писатель Л. Добычин, издавший в недобрый год — год, когда завершена была работа над «Виктором Вавичем», — свой роман под названием «Город Эн» — шедевр, которым его же самого немного времени спустя, в 1936 году, измордовали и довели до самоубийства.

С «Виктором Вавичем» дело обстояло и хуже и лучше: печатавшийся главами в периодике, роман как цельное явление при жизни автора официальному публичному рассмотрению не подвергся, надо полагать, к счастью. Иначе Бориса Житкова ожидала бы судьба Евгения Замятина, проклятого советской критикой 1920-х годов за роман «Мы», наиболее теперь известную русскую антиутопию. Автор «Виктора Вавича», понятно, никакой антиутопии не писал. Человеку, начавшему печататься в 1923 году, как раз тогда, когда Замятин передал свое, на родине не опубликованное, произведение за границу, это было, что называется, не с руки.

«Виктор Вавич» в непосредственном родстве не с романом «Мы», а с более ранними дореволюционными вещами Замятина о захолустной России, такими, как «Уездное» и «На куличках». Архаичные пласты русской жизни и русского сознания прямо соприкасаются с русским утопизмом, питают его — вот на что наталкивало чтение Замятина, наблюдение за его художественной эволюцией. Опыт Замятина был важен для любого масштабно мыслящего прозаика 1920-х годов, даже если он от самой художественной манеры Замятина в восторге не был (случай Житкова). В «Викторе Вавиче» описывается момент смещения утробных пластов бытия, их трения друг о друга, приводящего к пожару в крови, к взрыву.

Борис Степанович Житков (1882–1938) работал над романом больше пяти лет, завершив труд в 1934 году. Подготовленная размахом писательской судьбы мысль о создании масштабной исторической фрески, запечатлении на ней «опытов быстротекущей жизни», увлекла его неотвратимо. Для Житкова она была принципиально важна: к середине 1930-х годов он составил себе имя в литературной области, далекой от романистики, но к романистике его как раз подталкивающей. Он писал мини-романы, истории для детей. Юную аудиторию он поразил серьезным, деловым тоном своих бесед, лишенных и капли поучения и назидательности.

Помогло Житкову и то, что в советскую литературу он пришел в числе высокоодаренных авторов из «бывалых людей». По навязчивой мысли Горького, именно такие писатели должны были составлять ядро творцов нового искусства. Сначала поработай, а потом поучись — таков был постулат, обратный опыту всего цивилизованного мира. Впрочем, в нем содержались достаточные — и давно известные — резоны: внелитературный опыт беллетристу всегда кстати. Но это когда он приобретен силою вещей, а не навязан силою идеологий. Нечего говорить: Борис Житков своим житейским багажом не спекулировал, он его раздаривал.

И поэтому напоследок расскажем немного о том, с чего обычно начинают, — об основных моментах биографии писателя, о его духовном облике.

«Это был прирожденный ересиарх, который, однако, по свободолюбию своему ересь не определял, не втискивал в известные рамки, — написал о нем Евгений Шварц. — Он с восторгом лез в драку и держал людей, которых считал чужими, в страхе».

После такой характеристики понятен и отзыв Корнея Чуковского, соблазнившего Бориса Житкова на литературную деятельность: «Житков, мой кумир в детстве во всем».

Родился Борис Житков под Новгородом, в семье революционно настроенного преподавателя. Что в 1880-е годы в России было уже не новостью. Естественно, на месте Житковы долго не засиживались. Кроме Новгорода, семья жила в Петербурге, Риге, а в 1889 году переехала в Одессу — под крыло двух старших братьев отца, адмиралов, участников обороны Севастополя. В Одессе Борис был отдан во французскую школу. Самолюбие и высокие представления о чести сделали его с младенчества храбрецом — во французском, рыцарском духе. Таким его увидел Корней Чуковский — они оказались одноклассниками в гимназии, в которую после французской школы был отдан Борис Житков. В 1900 году он поступил в Новороссийский университет (в Одессе) на физмат, через год перейдя на естественный факультет. Играл на скрипке, ходил под парусом, танцевал, сдал экзамен на штурмана дальнего плавания… Однако, как писал вскоре после смерти Житкова Цезарь Вольпе, «подлинной темой разнообразных занятий Житкова был практический интерес к существу человеческой гениальности, к человеку как творческому началу в мире».