Виктор Вавич - [136]

— Ну и как? — спросил Вавич шепотом.

— Ну, а патруль слыхал, что стрельба, тудой, на стрельбу, и аккурат человек стогнет. Кто есть? Рассмотрелись, а он уже лежит и руки так, — и городовой закрыл глаза и раскинул руки враз, — лежит и помаленьку стогнет.

— Теперь ночью стоять… — сказал дежурный.

— А днем ему долго выстрелить? — и маленький городовой посмотрел на Вавича. — Все одно, как на зверя, — ты можешь себе очень спокойно иттить… И всякого: так и меня, и тебя, и вот господина надзирателя.

Вавич молча и серьезно кивнул головой.

— А долго мучился? — спросил Вавич.

— Да не… рассказал, еще, говорят, пить просил, квасу хотел, а где ночью квасу!.. так и не пришлось… уж не попил… А сейчас там заходил у часовню, пристав, Воронин, были.

— Надо, надо отдать долг товарищу, погибшему на посту, — сказал Виктор и выпрямился.

«Не кончилось, — подумал Виктор, — нет, это не кончилось».

Виктор не мог дождаться двенадцати часов, своей смены, он хотел скорей пойти к Сороченко. Не мог толком вспомнить, какой он, Сороченко. «Белый-белый», и как будто с укоризной лежит, что за всех погиб, и теперь перед всеми он, и перед полицмейстером, и всем надо пойти к нему. «Подойду, и как он на меня глянет? — мертвым лицом», — и у Виктора билось сердце, как будто сейчас идти к строгому начальству, и душно становилось в мокрой шинели, а маленький городовой все говорил, и Виктор слышал: «Убили, и что же? Убили — и край! Как будто так и надо. Что ж? Так, значит, и засохнет? Да?» — и урывками кидал глазами на Вавича.

Вавич отошел к окну, курил в открытую форточку. Маленький городовой ушел. Дежурный шагнул два раза, он стоял за спиной Вавича, вздохнул со свистом и хриплым шепотом спросил:

— А не слыхать, этот, что стрелял, с жидов?

Вавич молчал. Городовой прошел на место.

— Неизвестно, — через минуту сказал Вавич.

Прямо из участка Виктор пошел к Сороченко. Сырой ветер хмурым махом трепал по верхам мокрые деревья, и они сыпали капли наземь, стучали в фуражку. Прохожих гнало ветром навстречу Виктору, и никто не глядел в лицо, а все вперед, как будто боятся сбиться с дороги. «Вид какой деловой, скажи, пожалуйста! — И Виктор проводил взглядом спину студента. — Воротник поднял, а сам, может быть, и стрелял ночью. Днем все какие паиньки». — И Виктор нарочно взял чуть влево, чтоб прямо пойти на вот этих двух. «Жжиды!» — прошипел Вавич и прошел между, как разрезал. И опять представил Сороченку, и холодная тошнота подошла к горлу, и будто холод этот покойницкий задул куда-то за пазуху, и голова стала пустая, испуганная, и Виктор не стал видеть прохожих, и уж только на панельной дорожке к часовне набрал воздуху. Около часовни дежурил городовой. Он, не торопясь, поднял руку к козырьку, и все лицо молчало, и глаза медленные. Вавич вежливо принял честь и открыл двери часовни. И сразу же стал искать лицо Сороченко.

Два гроба стояли на возвышении рядом. И вот он — белый-белый, насуплены брови, запали глаза и нижняя губа вперед, и кажется чего-то хочет попросить, пить, что ли, или сам еще не знает чего. И рыжие усы, как наклеенные, лежали на белом лице. На другого покойника едва взглянул Виктор. Священник возглашал слова панихиды, кругом крестились, сдавленные лица слушали службу, и только один покойник все выставлял губу и вот-вот будет искать по сторонам простого чего-то. Попить, что ли? Вавич стал креститься. Но не помогало, а все не мог отвести глаз от белого лица.

И вдруг Виктор почувствовал на себе взгляд. Он испуганно дернул голову вправо, все с прижатой ко лбу щепотью: дама приподняла подбородок и открытым взглядом обвила Виктора и отвернулась к священнику. И снова вдруг из-под приподнятой ко лбу руки брызнул взгляд, и дама медленно перекрестилась рукой с кольцами. И только тогда Виктор увидал рядом с ней полицмейстера. «Варвара Андреевна!» — повел бровями Виктор.

— Яко ты еси Воскресение и живот… — и священник перевел дух, и в это время всхлипнул бабий голос в углу, и громким шепотом, одними слезами сказала:

— Матюша! Матюша мой!..

Все будто переступили, будто шатнулись на ногах и вдруг закрестились быстро, священник не сразу взял голос.

Варвара Андреевна тихо повернулась и пошла в угол. Она протолпилась мимо Виктора, он отстранился, но она все же задела его локтем и тихо шепнула:

— Pardon, monsieur! — И тихий запах духов грустным туманом охватил Виктору голову; казалось, будто этот запах и шепнул, а не она.

Свеча

Виктор поднял голову и жадными твердыми глазами уперся в высокую икону, в разливчатый розовый свет лампадки и клятвенно перекрестился, решительно, как набивал на себя железный нерушимый крест — за покойника крест и за то, чтоб жизнь свою положить, и грудь все стояла высоко с тем вздохом, что вдохнул гордые духи. И Виктор крепко, как оружие, сжал восковую свечу в левой руке, и затрепетал огонек. Хор бережно вздохнул:

— Вечна-я память…

И Вавич слышал, как пристал к голосам грудной полный женский звук. Полицмейстер крестился, а Варвара Андреевна подалась чуть вперед с покрасневшим лицом — она пела. Сзади затопали сапоги, и двое городовых просунулись с большим венком живых белых цветов. Варвара Андреевна расправила ленты: «жертвам долга» — прочел Виктор черные блестящие буквы.